Александр Лаптев - Бездна

– Ну ты это, потише ори, – внушительно произнёс конвоир. – Будешь буянить, доложу куда следует. Давайте сюда выписки.

– Ну вот ещё, – запротестовал Николай. – Я её себе оставлю, я законы знаю!

– Да зачем она тебе? – опешил конвоир. – Следователь велел забрать их у вас и принести ему.

– Вот пусть сам идёт и забирает, – отрезал Николай; внимательно глянул на Петра Поликарповича: – Верно я говорю?

Но тот остался безучастным. Приговор оглушил его, лишил воли к сопротивлению. Он будто оказался в безвоздушном пространстве, и всё происходящее его уже не касается. Горячность Николая казалась ему нелепой, ненужной. Он уже не хотел ничего – ни спорить, ни доказывать свою правоту. Всё ему стало глубоко безразлично. Хотелось лечь, закрыть глаза и ничего не видеть и не слышать.

Он сделал шаг и медленно опустился на нары, повернулся на бок, лицом к стене. Николай что-то говорил ему – Пётр Поликарпович не слышал его. Тело вдруг стало невесомым, он смежил веки и словно бы поплыл в тёплых волнах. Николай взял его за руку, потянул легонько, потом отпустил. Глянул укоризненно на конвоира, тот лишь пожал плечами.

– Вот до чего человека довели, – произнёс Николай с угрозой.

Конвоир лишь хмыкнул, всем своим видом показывая, что он тут ни при чём.

– Ну что, отдашь выписку или позвать начкара?

Николай протянул ему свой листок.

– Бери. А его выписку не получишь. Скажи лейтенанту, пусть сам сюда придёт. И бумагу пускай прихватит. Мы будем жалобу писать. Так и передай.

Конвоир ушёл, а Николай сел на нары и стал пристально смотреть на Петра Поликарповича. Тот лежал не шевелясь, даже дыхания было не слыхать. Николаю стало жутко. Наклонившись, он прислушался. Различив слабое дыхание, выпрямился и глубоко вздохнул. О себе он в эту минуту не думал. Добавку срока он предвидел и внутренне был с этим согласен, а возмущался больше для вида, по привычке, а ещё – от избытка чувств. Ведь он тоже сильно рисковал. Следователь сразу дал ему понять, что если бы у него была пятьдесят восьмая статья, то не сносить ему головы. Но он рискнул и выиграл. Он добился главного – покинул лагерь, где дни его были сочтены. А все эти добавочные сроки он не воспринимал всерьёз, будто это не ему предстояло горбить долгие годы, а кто-то другой будет ещё восемнадцать лет тянуть лямку и жрать пустую баланду. Все эти приговоры трибуналов, «троек» и Особых совещаний представлялись полным абсурдом. Должно что-то случиться такое, что сломает сатанинскую систему, перешибёт хребет чудовищу, которое всё это придумало, – в глубине души он в это верил, ждал чего-то такого. Но вот перед ним был человек, для которого уже не было ни будущего, ни надежд. Его могли расстрелять через три дня, могли через полгода, а могли и вовсе не расстреливать. За что Петра Поликарповича приговорили к смерти, Николай так и не понял. Ну да, война с немцами началась, вот и указ вышел. Но при чём тут они? Как их побег мог повлиять на обороноспособность страны – здесь, за десять тысяч километров от линии фронта, куда ни один фашист не сунется? Кому нужна эта нелепая смерть? Какой во всём этом смысл?

Ответа на все эти вопросы не было. И он уже знал, что следователь тоже ничего им не объяснит. Он скажет то же, что и раньше: сошлётся на московские указы и постановления, произнесёт гневную речь об изуверах-фашистах и о страданиях мужественного советского народа. А на Петра Поликарповича ему наплевать. Таких «поликарповичей» у него сотни. И все чего-то хотят от него, добиваются какой-то там справедливости. А чего можно добиться здесь, в лагере, с клеймом врага народа? Раньше надо было думать – там, на Большой земле, когда их брали из тёплых постелей. Другим следователям нужно было доказывать свою невиновность. А если уж не смог доказать, если попал сюда, так нечего теперь ерепениться. Нужно терпеть и принимать всё как есть. Тем более, если тебе не сидится на месте, если ты уходишь в побег и заставляешь бегать за собой целый взвод красноармейцев. Тут разговор короткий – приговор трибунала и пуля в затылок! Такими категориями рассуждал лейтенант госбезопасности Попов, сам никогда не бывший под следствием, не нюхавший пороху и, в общем-то, ничего по-настоящему не знавший о реальной жизни, о её безднах и ужасах, взлётах и падениях, о терзаниях души, сломанных судьбах, растоптанных надеждах и порушенных мечтах.

Следователь пришёл на следующее утро сразу после завтрака. Он по-хозяйски вошёл в камеру и глянул на лежащего на нарах Петра Поликарповича. Хотел сделать ему замечание, но посмотрел на Николая и не решился.

– Чего звали? – спросил недовольно.

Николай выдержал его взгляд.

– Поговорить надобно, – ответил с вызовом.

– А этот чего разлёгся?

– А вы думали, он плясать будет от радости, что вы ему вышку дали?

– Я ему ничего не давал, – ответил следователь, нахмурившись. – Всё сделано по закону.

Николай рывком поднялся.

– Да какой же это закон? Ведь мы сами сдались! И вы об этом хорошо знаете.

– Ничего я не знаю. В деле есть докладная, а я должен руководствоваться фактами, а не голословными утверждениями.

– Это у них голословные утверждения, а мы вам правду сказали. Да и как бы они нас поймали, ведь они мимо ехали по трассе? Если бы мы не вышли на дорогу, они бы нас ни за что не заметили!

– Ладно, хватит трепаться, – отрезал следователь. – Теперь уже ничего не поправишь. Где выписка? Мне нужно в дело подшить.

Николай подал ему бумагу. Следователь глянул и молча кивнул, спрятал в планшетку, висевшую на боку. Вопросительно глянул на Николая.

– Кассационную жалобу будете подавать?

– Я – нет. А он будет, – без колебаний ответил Николай.

Следователь снова посмотрел на лежащего без движения Петра Поликарповича.

– Что-то непохоже.

– Я сам за него напишу, а он подпишется, – вступился Николай.

Следователь подвигал бровями и милостиво разрешил:

– Ладно, валяй. Пять минут тебе на всё.

– Бумагу принесли?

Следователь вынул из планшета половинку листа и карандаш.

Николай пристроился за столиком. Поднял голову:

– На чьё имя писать?

– Значит, так, пиши в правом верхнем углу: «Начальнику Дальстроя, комиссару госбезопасности третьего ранга Никишову И.Ф. от заключённого Пеплова П. П., осужденного выездной сессией военного трибунала от 26.08.1941 г.» Написал? Ниже пиши по центру большими буквами: «Кассационная жалоба». Ну и дальше сам сформулируй.

Николай быстро покрывал лист корявыми буквами и вдруг остановился.

– А что дальше писать, я не знаю. Вы уж сами подскажите.

Следователь крякнул с досады.

– Всё вам объяснять надо. Короче, пиши так: прошу пересмотреть моё дело и отменить вынесенный приговор, в скобках – расстрел. Обязуюсь искупить свою вину ударным трудом. Ниже поставь дату, а этот пусть распишется своей рукой.