Лев Трутнев - Живи и радуйся

– Не скалься, – одернула его хозяйка и взяла со стола зеркало, – а то выгоню.

Паша прижимал зубами нижнюю губу, пытаясь сдержать непрошенную, рвущуюся из глубины души, улыбку, гнул голову на грудь.

– Надо поставить зеркало перед собой, – объясняла Зоя, – и глядеть в него, не мигая, там и покажется этот самый – она явно кому-то подражала, но не совсем удачно, забывала нужные слова. – Только делать это надо в одиночку. Лучше в подполе…

Начиналось что-то таинственное, чего я так долго ждал: сидеть ночью в подполе, да в одиночку, не так просто – смелость нужна.

– В темноте, что ли? – совсем бледнея, спросила Настя.

– Да нет, фонарь зажжем. – Зоя опять тряхнула рыжими волосами, и опять от них пошел искрометный блеск. – Без света в зеркале ничего не увидишь…

По мере того как Зоя объясняла правила ворожбы, Мока все дальше и дальне, незаметно, но верно отодвигалась к краю стола.

А Шура слушала, затаив дыхание и округлив глаза: такое она любила.

– Ну что, будешь ворожить? – тихо спросила хозяйка, голосом полным таинственности.

Настя неожиданно кивнула.

– Тогда я фонарь занесу.

– Такую ворожбу, поди, после двенадцати часов вести надо, – засомневалась в правильности предстоящего таинства Шура.

– Да нет, это же не злые духи, а добрые…

– Ничего себе, добрые, – сказал Паша, внимательно слушая весь разговор, – вон как выкаблучивался перед зеркалом, куражился будто пьяный, а потом дриснул.

– Не лезь ни в свои дела! – опять рассердилась Зоя. – Все равно это еще не злой.

– Может, пойдем на горку? – спросил у меня Паша. Ему надоело глядеть на девчоночье несерьезное занятие. Да, сдавалось мне, он знал или нечто подобное уже видел. Но Настя должна была лезть в темный подпол, сидеть там одна… Нет, этого момента я упустить не мог. А вдруг? Вдруг там, за незримой, не контролируемой, чертой окружающей жизни и есть то, что не поддается нашему осмысливанию? Вдруг Настя и увидит нечто необычное? Тогда ведь и самому можно посмотреть, убедиться в этой неподвластной нам тайне.

– Ты чего, Паша, – зашептал я, – на самом интересном. Подождем, когда бабочка сворожит.

– Какая бабочка? – В глазах у Паши мелькнула задорная искорка.

– Ну, Настя.

Он повернулся, нагнул голову вправо-влево, посматривая на Настю.

– Точно! Бабочка-капустница, беленькая с крапинками…

Зоя уже внесла фонарь, стала обтирать его стекла тряпкой.

– Теперь прилепится. Так и будем ее звать.

Я в душе пожалел, что совсем необдуманно дал прозвище этой, наверно, неплохой девчонке. Но назад слово не вернешь.

– А почему Люба – Мока?

Паша провел пальцем под своим носом.

– Она морковку так звала маленькая. Вот и пристало. В деревне без прозвища нельзя, скучно, – со знанием дела утвердил Паша, поняв мою тревогу, – и тебе дадут, погоди…

Обрадовал, называется.

– Помогите подпол открыть, – попросила Зоя, берясь за железное колечко дверцы.

Мы с Пашей соскочили, как по команде.

– Отойди. – Паша легонько толкнул хозяйку в плечо, сам просунул пальцы в колечко.

Дверца чуть приподнялась от пола, и я ухватился за ее края. Вдвоем мы открыли подпол.

Из темного лаза как тяжким вздохом пахнуло – в кухню поплыл терпкий запах квашеной капусты, проросшего картофеля, плесени.

Зоя тут же осветила фонарем коротенькую лесенку, ведущую в глубокое подполье.

– Можно я прямо тут, у лестницы? – ежась то ли от холода, то ли от страха, попросила Настя.

– Можно в любом месте.

– Ой, девчонки, как страшно! – вырвалось у Моки. Она стояла у самого стола. Глаза ее, в тени сумеречного света, походили на пришитые пуговицы без дырочек. Видно было, как Мока дрожит.

– Языком чесать храбрая, – вмешался Паша. – А тут зубами застучала. – Это он ей за сопляков отомстил.

– Ну. – Настя вдруг быстро перекрестилась и с зеркалом в руках стала спускаться в подполье.

Мне показалось, что там кто-то снова тяжко вздохнул и вроде воздухом холодным потянуло. Но Настя уже стояла возле лесенки, между каких-то горшочков и ведерка с соленьями.

«Вот тебе и бабочка-капустница! Я бы не смог», – представив себя на ее месте, я даже плечами передернул.

– Давай фонарь! – попросила Настя. Голос ее был хотя и дрожащий, но решительный. – Закрывайте! – Крышка опустилась – и стало тихо. Ни звука, ни огонька не пробивалось из подпола.

Мока примостилась на печном приступке, прижав не по возрасту большие кисти рук к груди, остановившимся, бессмысленным взглядом глядела поверх наших голов.

Шура присела на край скамейки и все косилась на крышку подпола, покусывая кончики пальцев. Пышная, плохо поддающаяся причесыванию куделька ее волос бросала на стенку шевелящуюся бесформенную тень, заползающую за шкаф, за печку и под лавку.

Зоя тоже поглядывала на подпол. В глазах ее не было и тени беспокойства, только рыжеватые брови шевелились, перемещаясь вверх-вниз, да почти красные волосы слабо пламенели.

Тишина и ожидание давили, тревожили, накаляли нетерпение, от которого у меня посасывало под ложечкой. «А вдруг на Настю там кто-нибудь нападет? – пытался вообразить я нечто бесформенное, как тень на стене, и странное, но фантазии не хватало. – А если она испугается и умрет?» Жуть подкатывалась к сердцу от этих несуразных мыслей, звон шел по телу. В этот момент в подполе послышался шум. Мы вскочили, тараща друг на друга испуганные глаза. Крышка творила поднялась, показалась голова Насти. Мы и сказать ничего не успели, ни сделать, как она выскользнула между наклонившейся крышкой и полом и, молча, кинулась к порогу, хватая поочередно разные валенки.

Мне показалось, что из подпола вот-вот вылезет тот, кого испугалась Настя, и будто током обожгло меня с головы до ног. Я кинулся к порогу и столкнулся там с Шурой и Мокой, Пашей и Зоей. Ибо то же самое, или близкое к тому, почувствовали и они и себе кинулись за валенками и одеждой. Мы сбились в общей куче, толкая друг друга, не видя ничего, кроме разнокалиберных и разномастных валенок. Настя, с широко распахнутыми глазами и бледным лицом, опережая нас, проворно схватила тужурку и, раздетая, выскочила за двери. Кто-то из девчонок упал, споткнувшись в этой кутерьме, закрыл собой обувь, кто-то закричал.

Как я нашел и надел свои новые валенки, трудно объяснить, но выскочил за дверь не последним. Кажется, Мока еще барахталась, путаясь в одежде, и даже почудилось, что ее держит кто-то, похожий на бьющуюся по стенам тень, принявшую какие-то определенные формы.

В темной и длинной пристройке, пока я бежал, все время кто-то толкался, путался под ногами, и удивительно, как я не поймал лбом одну из многочисленных подпорок.

За калиткой в лицо мягко забили летящие снежинки, и я, немного одумавшись, побежал медленнее, ориентируясь на тусклые огоньки домов по другому порядку улицы – почти не видных из-за падающего снега.