Лев Трутнев - Живи и радуйся

– А вырастет, – все поглядывала на меня тетя Таня, – глядишь и расскажет про нашу каторгу. Учится-то он, говорят, на одни пятерки…

Девчонки переглядывались с загадочными улыбками, рассматривая меня с некоторым интересом. Даже Настя поднимала как наведенные сажей дуги бровей в удивлении, словно впервые видела моё лицо, хотя частенько приходила к Шуре и все пощипывала меня за бока да поглаживала по голове, алея полными губами в трогательной улыбке. Да и слова ее не раз вгоняли меня в краску. Какие-то волнительные чувства охватывали душу, как появлялась у нас Настя…

Маня вдруг встала:

– Вы, как хотите, а я пойду, а то ребята вот-вот явятся.

– Все сейчас пойдем, – опять осекла ее тетя Таня. – Кто сегодня поит? – Она поднялась, кинув руку на поясницу.

– Моя очередь. – Шура отпрянула от теплой печки.

– Тогда пошли…

Я отшатнулся в уголок, пропуская девчонок вперед.

– Ну, как дела, жених? – Настя легонько тронула кончик моего носа. Он, как на грех, был чуточку влажным. – Гляжу – растешь.

Сердце мое трепетнулось, жар пошел в голову.

– Ну, давай расти, да быстрее, а то замуж охота. – Она прошла шустро, обдав меня запахом распахнутой одежды.

– Ха-ха-ха, – закатилась Маня, вываливаясь наружу. – Палец-то хоть от соплей вытри… – Она еще что-то говорила, но дверь захлопнулась.

Я стоял со звоном в ушах, с горечью в сердце.

– Дуреха, – посочувствовала мне Шура, заглянув в глаза. – Ты её шибко не празднуй. Она всегда такая – обидит и здесь же ластится. Пошли.

Выйдя за дверь, я обернулся, ловя взглядом алый закат. Над солнцем висел золотистый столб, предвещая холод. Слабый ветер натягивал из лесов сизую мглу, гася в ней четкость очертаний знакомых далей и деревенских дворов. У ворот ближней базы я увидел запряженного в покореженные сани однорогого быка. Возле них стоял Федюха Сусляков. Он что-то сказал Мане и хлопнул ее по заду. Та зычно расхохоталась и толкнула Федьку в сугроб.

Было в их грубоватой игре что-то залихватски-задорное, и завидно стало: так вольничать с девчонками я еще не мог.

– А ты чего тут? – спросил Федюха, поднимаясь из сугроба и отряхивая с ветхой фуфайки снег.

– Пришел Шуре помочь.

– Нет бы нам. – Он поглядел Мане вслед, унырнувшей в темную базу. – Мы вдвоем с Васеком и навоз выгребаем, и сено подвозим.

– Жидковат еще. – Тут как тут вывернулся из-за ворот Васёк Вдовин. – Пусть подтянется до нашего…

Я обошел их и шагнул в темноту базы. От острого запаха коровьего стойла засвербело в носу, глаза защипало.

– Ты бы не ходил сюда, в сырость, – услышал я Шурин голос и остановился.

Под крышей чирикали воробьи, прилетевшие на ночевку. Вдоль стен базы копились густые тени. Сквозило.

Девчонки покрикивали на коров, разойдясь по клетушкам, сгребали навоз к общему проходу.

– Постой вон с ребятами, – снова посоветовала Шура, ловко орудуя вилами в первом от дверей ряду клетушек.

Я развернулся, но проход загородили сани, которые понуро волок вроде бы безразличный ко всему бык.

– Раздайся назем, – заорал Федюха, – навоз ползет!

Мне стало неловко за свою неприкаянность, и я спросил Шуру:

– А лопата у тебя есть?

– Возьми вон у стояка, да осторожно: под корову шибко не суйся – они сейчас, как звери, голодные, зашибить могут…

Убирать навоз – дело знакомое: дома с ним каждый день приходится возиться, и затянулся я в привычную работу. От полумрака базы, от едкого запаха повели меня мысли к последним дням давних каникул.

– Но, раскорячился! – услышал я Васьков окрик на остановившегося напротив нашей Клетушки быка. – Всегда норовит в базе опростаться…

Я откачнулся, выпрямляясь, окинул затуманенным взглядом базу. Ребята собирали кучки навоза в емкое корыто розвальней. Васёк ломался в коленях, поднимая тяжелые его ошметки на вилах. Бодрись не бодрись, а силенок еще не накопилось в пятнадцать-то лет. Да и копить их не с чего – на одной картошке жизнь держалась…

– Поможешь поить? – услышал я и Шурин голос и заторопился за нею на свежий воздух.

Похолодало. Мороз зазнобил лицо и коленки, защекотал шею.

За деревней, во всю ширь распахнутого неба, горели сполохи зари, пробивая понизу загустевшие леса разводьями тусклого света.

Высокий колодезный ворот выделялся в редких еще сумерках массивными стояками и кругляком с бадьей. Широкая и длинная колода, наполовину вросшая в грязную от помета наледь, лежала рядом с ним.

Шура взяла ломик, стоявший у ворота, и начала скалывать лед со стенок колоды.

– Дай мне, – не утерпел я: стоять было холодно.

– А в ногу не загонишь?

– Не маленький! Да и в пимах, если что…

Ломик хотя и был неказистым, но ощутимо дергал руки, тычась невпопад, скользил по обледенелым стенкам. Пришлось приноравливаться и мало-помалу я освоился с немудреным делом. Шура тут же отошла к колодцу. Искоса я заметил, как она принялась сдвигать с его обледеневшего сруба массивную крышку. Квадратная и тоже вся в наледи крышка со скрежетом подалась в сторону, открыв черноту колодезного зева. Шура, придерживая ворот за ручку, стала спихивать в колодец емкую, в пару ведер, бадью. Деревянная, в ледяной рубашке, она не поддавалась ее усилиям. Я изловчился и ткнул ломиком под бадью, налег на него, как на рычаг. Грузная емкость скользнула к черному зеву колодца и глухо ухнула в него. Шура стала быстро травить лязгающую на вороте цепь, а я, привстав на цыпочки, заглянул вниз. Окантованная толстым ледяным слоем дыра уходила далеко в головокружительную глубину. Там где-то плеснулась вода от упавшей бадьи. От недосягаемой взору пропасти в груди похолодело, и я откачнулся, держась за ломик. Шура, чуть ли не повисая на гнутой ручке ворота, стала накручивать вытянувшуюся цепь на его кругляк, и она дробила тонкий ледяной налет на кругляке, наматываясь на него с нытьем и скрипом.

Скользнув по наледи, я принялся руками выкидывать из колоды ледяное крошево.

Показалась блестящая от влаги бадья, плеснула серебристой водой на горбыли, наполовину закрывавшие сруб колодца. Шура выдернула из стояка ворота железный прут и застопорила им вертлюг. Двумя руками, сгибаясь дугой, она поволокла бадейку к краю колодца и опрокинула по наклонной доске. Игривая вода хлестанула по колоде, но не дошла до ее края.

Темнели дали, леса. Тускнело небо. Крепчал мороз. И казалось, что мы одни в этом блеклом пространстве, и никому не нужна наша канитель у колодца, и мы никому не нужны…

И тут, торопясь, подошла тетя Таня.

– Чего одна тужишься?! – строго вскинула она глаза на Шуру. – Разве можно?

Здоровье положить не долго, потом его не выправишь…

Вдвоем у них дело пошло скорее. Вода быстро поднималась к краям колоды.