Алексей Иванов - Географ глобус пропил [авт. ред., изд-во Азбука]

Отцы вернулись часа через полтора. Из лощин поднимался багровый дым, и отцы вышли из него, как черти из преисподней, — черные от грязи и копоти, закапанные парафином свечей.

— Зыкая пещера! — восхищенно сказал Служкину Чебыкин.

— Здоровенная, как не знаю что, — добавил Овечкин.

— Еле обратно выбрались, — поделился Тютин.

Отцы столпились у костра, протягивая к огню ладони.

— А где кофе? Горячего хочу! — Чебыкин поискал глазами термос.

— Выпил я кофе, — сознался Служкин.

— Вы такая сволочь, Виктор Сергеевич…

— А мы сейчас с вами водки дерябнем, — возразил Служкин, составляя кружки и отвинчивая с бутылки колпачок. — А потом вы пошуршите в поселок за дровами. И поскорее, резину не тяните.

Отцы заныли, но разобрали кружки, чокнулись и выпили. Потом, охая, выбрались из вагончика и побрели по рельсам в сторону заброшенного поселка. Скоро они скрылись за поворотом, а Служкин остался сидеть на ящике перед маленьким костерком. Он курил, потихоньку замахивал водку и глядел по сторонам.

А закат разгорелся всеми красками, что остались неизрасходованными за уходящий год. Угольно-красное, дымное солнце висело над горизонтом. Небо отцветало спектром: лимонно-желтая узкая полоса заката плавно переходила в неземную, изумрудную зелень, которая в зените менялась на мощную, яркую, насыщенную синеву. И к востоку концентрация этой синевы возрастала до глубокой черноты, в которой загорелись звезды, словно от неимоверного давления в ней начался процесс кристаллизации.

Земля же отражала небо наоборот: на западе черный, горелый лес неровными зубцами вгрызался в сумрачный диск светила, а под сводом тьмы на востоке лес мерцал будто голубой, освещенный изнутри айсберг. Снега стали зеркальными и кроваво полыхали.

Но самым загадочным было бесшумное движение, охватившее мир. Грузно и устало погружалось солнце. Удлиняясь, зловеще ползли тени, ощупывая перед собой дорогу и змеино ныряя в складки лощин. Сверху катился прилив мрака, отмывая все новые и новые огни. Багровый дым, клубясь, устремился вслед за солнцем мимо насыпи, и казалось, что вагончик тоже поехал куда-то под уклон земного шара, увозя Служкина, склонившегося над огнем.

Отцы вернулись из звездной темноты с огромными охапками досок, выломанных из заборов брошенного поселка. Костер живо разгорелся, и отцы расселись вокруг. Их лица, непривычно освещенные снизу, сделались похожими. Быстро закипел чай и оживилась каша. Она родилась из горсти сухой гречки, как Афродита из пены. Под крышкой котла она возилась, устраиваясь поудобнее, и все охала, жаловалась, что-то бурчала себе под нос — она была женщина нервная и впечатлительная. В полной тьме за вагончиком отцы приступили к ужину.

— Да-а, Виктор Сергеевич, — протянул Чебыкин, облизывая ложку. — У нас такого Нового года еще не было…

— Так Новый год встречать сто раз лучше, чем дома, — заметил Овечкин. — Наши-то, наверное, только-только от родителей смылись, сейчас нажрутся где-нибудь в подъезде, да и весь праздник.

— Вы Новый год каждый раз так встречаете?

— Нет, в первый раз, — ответил Служкин.

— Что? Вы здесь в первый раз?! — поразился Тютин.

— В Новый год впервые. А просто так я здесь сто раз бывал.

— Здесь зыко, — согласился Чебыкин. — И я бы сюда хоть каждую неделю ходил.

— Я очень люблю ходить на Шихан, — признался Служкин. — И не ради пещеры, а просто так, ради всего этого… — Служкин неопределенно махнул рукой. — В девятом классе я даже стих про это сочинил…

— Прочитайте, — тут же предложили отцы.

— Так ведь это лирический стих, не «Поляки»…

— Ну и что. Нам по фиг.

— Как хотите, — сказал Служкин. —

Отцы слушали непривычно серьезные.

— А вы, оказывается, Виктор Сергеевич, талант, — уважительно сообщил Чебыкин.

— Бог с тобой, — отрекся Служкин. — В этом стихе нет ничего особенного. Хороший посредственный стих. Я люблю его, потому что он простой и искренний. А хорошие стихи может писать любой человек, знающий русский язык. Нет, отцы, я не талант. Просто я — творческая личность.

— Наверное, поэтому вы и ходите в походы, — сделал вывод Бармин.

— Эх, блин, так в поход захотелось… — вздохнул Чебыкин. — Виктор Сергеевич, вы уже придумали, куда мы пойдем?

— Отстаньте от меня, еще сто лет до весны. Сами еще миллион раз передумаете, а меня уже всего затеребили…

— Нет, я не передумаю, — пообещал Тютин.

— А про тебя, Тютин, может быть, я сам передумаю. Уж больно ты ныть горазд.

— Я не ною! — воскликнул Тютин. — Я просто человек такой! Тоже творческий! Ну, и предусмотрительный!

— И все-таки, Виктор Сергеевич, — не отставал Чебыкин, — куда?

— Есть хорошая речка, — сдавшись, рассказал Служкин. — Называется Ледяная. Первая категория сложности с одним порогом четвертой категории. Вот на Ледяную и пойдем.

Дощатые стены вагончика, озаренные качающимся костром, создавали ощущение уюта и защищенности. Только в углах, колеблясь, дрожала паутина мрака. Служкин поглядел на часы, включил приемник и сдвинул шкалу настройки, чтобы ни одна станция мира не отвлекла отцов от его речи.

— Отцы! — сказал Служкин. — До Нового года остается полчаса. Прошедший год был разный — хороший и плохой, тяжелый и легкий. Давайте в оставшееся время помолчим и вспомним то, чего потом не будем уже вспоминать, чтобы войти в будущее без лишнего багажа.

Отцы замолчали, задумчиво глядя в огонь. Молчал и Служкин. Стояла новогодняя ночь с открытыми, всепонимающими глазами — сфинкс среди северных снегов. Это было время негатива, когда белая земля светлее, чище и больше черного неба. Приемник свистел, шипел, булькал, словно торопился сказать людям что-то важное, нужное. Земля летела сквозь таинственные радиопояса вселенной, и холод мироздания лизал ее круглые бока. Тонкие копья вечной тишины хрустальными остриями глядели в далекое, узорчато заиндевевшее небо. Искры бежали по невидимым дугам меридианов над головой, а из-за горизонта тянулся неслышный звон качающихся полюсов. Дым от костра сливался с Млечным Путем, и казалось, что костер дымит звездами.