Алексей Иванов - Земля - Сортировочная

Если бы к северу от нас не было Старомыквинска, то мы бы назывались Новомыквинск-Сортировочный. А если бы на юге не было Новомыквинска, то Старомыквинск-Сортировочный. Но оба они есть и там и там, поэтому мы называемся просто Сортировка.

Вся история с космическим десантом и повстанцами тут у нас и произошла. Все ее знают, и с разными подробностями. Но она как-то мимо жизни проходит. Ни астрономы к нам никакие не приезжали, ни в газетах не писали. Словно ничего и не было вовсе. Когда два года назад у нас сошел с рельс пассажирский поезд, то комиссия сказала, что про это в газетах сообщать не будут, потому что это особенный случай. А про особенное не пишут, потому что все люди живут нормально. Только у нас ненормально. Поэтому и космонавты прилетели. Короче, в стране о нашей истории мало знают, и я решил написать ее ну типа как повесть научно-фантастическую.

Вообще-то я фантастику читаю много. Но только вот настоящие писатели про пришельцев все как-то не так пишут. Нет, конечно, интересно, зыко, но не так. Наш с Барбарисом друг Леха Коробкин (он сейчас в армии) сказал, что это потому, что они интеллигенты, а мы рабочий класс и имеем доступ к средствам производства, к той же железной дороге например. У писателей все пришельцы почему-то на мечах сражаются, и всякие параллельные миры. А на самом деле у всех событий и причины другие, и происходят они по-другому. Пришельцы, к примеру, прибыли к нам не из параллельного мира, а из космоса, их там до фига. И пластались они не мечами (хотя среди них были и принцы даже), не бластерами, а так, что уж под руку подворачивалось, - ну, доской там, кулаком или кирпидоном зафитилят. Мужики наши говорили потом, что и бластерами тоже, но я смотрю утром - у кого фонарь, у кого зуба нет. Просто они в запале не разбирались. Да и ладно, не в бластерах дело. Короче, я не писатель и расскажу правду.

У нас на Сортировке железных дорог тьма. Сколько я ни считал, какую-нибудь да забуду. Значит, так: две ветки на Старомыквинск и Новомык-винск, потом на запад, еще на юг, на рудник, затем старая колея, затем на паровозное кладбище, на кольцо - в общем, целый кубик Рубика, не разберешься. Станция у нас крупная, вокзал большой, а народу на нем мало. Летом еще куда ни шли, а зимой совсем никого.

Из водоемов у нас только река Мыква. Она узкая, грязная и мутная, потому что течет с карьеров. Там, где ее пересекает улица Мартина Лютера Кинга, еще при Николае Кровавом сделали плотину, и в центре поселка у нас образовался пруд. Вода в нем отстаивается, и поэтому он чистый. А далеко в лесах протекает окончательно чистая речка Тиньва. Кроме Мыквы и Тиньвы, у нас есть еще Пантюхин овраг. Внутри он весь зарос кустами и бурьяном. Весною в нем течет бурный поток, а летом пересыхает. Мы гуляем в кустах и ищем, чего он принес - сапоги, корзины, тряпки. Леха Коробкин однажды нашел целый скелет то ли кошки, то ли зайца (задние лапы отвалились, а в остальном скелетом еще можно было пользоваться). Он запутался и висел на кусте малины. Больше в овраге ничего хорошего нет.

Ну, что еще можно сказать про Сортировку?… Есть автостанция, клуб, столовка, библиотека, школа, детский сад… Если, конечно, какой-нибудь пацан бы к нам приехал, я бы еще много интересного показал и рассказал. А в книжке писать про это не стоит, да и к пришельцам не относится.

Пришельцы у нас своими делами занимались и к людям не вмешивались. От них вроде и следов не осталось. Ну конечно, тетка Рыбец кабана-то не вернула, ну дак он все равно на ворованных помоях разжирел, и по нравственному закону его быть не могло. Бунька оправилась, а полезный аппаратец у Карасева и вправду увели. Про денежный поезд сказали, что авария, а все остальное уже совершенно ерунда. Никто не погиб, мужики вернулись, а прочее никого не касается.

Осталось еще сказать, что у нас в Сортировке почти все работают на железной дороге. Мои папка и мамка проводники в Читинском экспрессе. Когда все произошло, они уехали в рейс, а я жил у соседей - тети Клавдии и дяди Толи Поповых. Ихний сын Борька, которого еще Леха Коробкин прозвал Барбарисом, мой друг. Ну, не так чтобы очень, а средне.

Вот. Больше сказать вроде нечего.

P . S . Я, наверна, неправельно зделал, что повистуху намел так просто. У настоящих песателей вот сначала ничево не понятна. Все кудато прячущ, грусъ-тят, и ктото до этово погиб. Ну, ладно, у меня, может, творчиская манера другая, без выкрутасов. Я четателей заинтересововатъ не собираюс. Не за-хочут так четать - сами дураки, и все. Зато у меня взаправду было.

Я проснулся от воя Красноярского скорого. Вой пронесся над сеновалом и улетел, только гул упрямо дрожал вдали, как струна, пока не растаял вовсе.

Мы с Барбарисом спали на цветастом, засаленном одеяле, брошенном поверх колючего сена, и укрывались другим одеялом, байковым, тощим, злобным, с фиолетовой железнодорожной печатью в углу. Наш коровник (вместе с сеновалом над стойлом) был насквозь просвечен солнечными лучами. Внутри клубилось светящееся облако сенной трухи, да сквозь настил снизу поднимался будоражащий коровий дух, тяжелый, как мед.

Я перелез через Барбариса, взрывая сено, добрался до лестницы и спустился вниз. Чтобы Барбарис учился прыгать, лестницу я оттащил в сторону. Она была сверху увесистая, как парус.

На дворе было жарко и безветренно. Тополя на улице от пыли померкли и осели. Вдали яростно пылала новая цинковая крыша на доме Лютиковых. Со станции доносились невнятные крики и стук. За дом от нас кто-то звонко колотил гвозди, ровно по три удара на каждый, - дыц! дыц! дыц! - дыц! дыц! дыц! - потом раздался вопль, вырванный из груди неверным ударом молотка, и все сонно затихло, словно утонуло, выпустив вверх, как последний пузырь, круглое облако.

Рядом с коровником торчал угловатый короб из ржавой стальной сетки. В коробе, пища и качаясь, суетливо бегали цыплята. Около короба, наблюдая, сидел кот Мотька.

Мотькой (то есть Мотиком) его прозвал Барбарис, потому что у него на морде (у кота, конечно) были черные очки, как у мотогонщика. Барбарис был помешан на мотоциклах. Он все знал про них, вырезал все картинки с ними из журналов в библиотеке, набился в помощники и приятели всем мотоциклистам нашей Сортировки: и дяде Андрею Зацепе, и Сморыгину, и бригадиру Орленко, и Мишке Чуркину, и потомственному рабочему Илье Петровичу Флангу, и Адидасу Тимур-Заде, который почти не говорил по-русски, и даже участковому лейтенанту дяде Лубянкину, хотя у того мотоцикл был очень старый и бывший государственный.