Алексей Иванов - Географ глобус пропил [авт. ред., изд-во Азбука]

— Кто знает… — не отводя взгляда, негромко ответил Служкин.

И тут сквозняк снова встрепал его волосы, всплеснул крыльями Машиного банта.

— Эт-то что такое?.. — раздался обескураженный возглас.

В проеме двери стояла Роза Борисовна.

Маша дернулась, но Служкин не выпустил ее.

— Закройте, пожалуйста, дверь, — еле сдерживая бешенство, сказал Служкин Угрозе. Но Угроза шагнула в кабинет и закрыла дверь совсем не с той стороны, с которой хотелось Служкину. Маша убрала руки со служкинских плеч и, полуобернувшись, исподлобья посмотрела на Угрозу.

— Маша, вон из кабинета! — голосом мертвеца приказала Угроза.

— Не твое дело! — негромко, но с ненавистью ответила Маша.

— Вон, шлюха, я сказала! — тихо, одними интонациями, рявкнула Угроза.

— Роза Борисовна… — утробно зарычал Служкин, но Маша быстро закрыла ему рот ладошкой, потом вдруг сильно дернулась, освобождаясь из его рук, и мимо Угрозы выбежала из кабинета.

Служкин молчал, сидя на столе. Он тяжело дышал, опустив голову, стискивал кулаки и челюсти. Угроза, повернувшись к нему спиной, необыкновенно долго запирала замок на двери.

— Не трудитесь запирать, Роза Борисовна, — охрипнув, сказал Служкин. — Лучше выйдите из кабинета… И больше никогда не входите без стука и не называйте при мне девушек шлюхами…

Угроза медленно развернулась на Служкина, как артиллерийское орудие.

— Я и без вас разберусь, как мне называть свою дочь, — отчеканила она.

— Дочь?!. — обомлев, беззвучно переспросил Служкин и впервые взглянул Угрозе в лицо.

Роза Борисовна стояла у доски, закрыв лицо ладонями. Из-под ладоней по щекам протянулись вниз черные стрелки потекшей туши.

Служкин не мог даже рта закрыть, потрясенный видом и словами Розы Борисовны.

— Не смотрите на меня, Виктор Сергеевич… — вдруг каким-то человеческим, женским голосом попросила она. — Я вас очень прошу, Виктор Сергеевич, немедленно уйдите отсюда и подайте директору заявление… Экзамен проведем без вас.

Через четверть часа Служкин положил на директорский стол заявление с просьбой о расчете сегодняшним днем. Директор, не глядя на Служкина, хмыкнул, пожал плечами и наискосок подписал: «Не возражаю». Отныне и присно Служкин больше не был географом.

А вечером к нему домой приперлись все двоечники во главе с Градусовым и подарили бутылку дорогущего вина. Все они сдали экзамены на уверенные тройки. Только Градусову достался билет из тех, что не влезли на парты, и он получил «отлично».

Служкин сидел на кухне, пил чай, курил и читал газету, выкраденную из соседского почтового ящика. Надя у плиты резала картошку для ужина. Тата в комнате играла в больницу. Пуджик сидел в открытой форточке и смотрел на птичек.

— Ну что ты все читаешь, читаешь, — раздраженно сказала Надя. — Дома как бирюк, слова от тебя не дождешься. Поговорил бы со мной.

— Надо дочитать побыстрее, — не отрываясь от газеты, оправдывался Служкин. — Сунуть обратно в ящик, чтобы не заметили…

— Брать не надо чужое.

— Так на свое денег нет…

— Так заработай! Кстати, ты так и не объяснил, почему уволился.

— А чего тут объяснять? — Служкин пожал плечами. — Разодрался с начальством, да и все. Начальство решило, что в лице меня оно взрастило глисту длиною в версту.

— Наверное, так оно и есть.

— Ну как вот с тобой разговаривать, Надя, если на каждое мое положение от тебя унижение? — вздохнул Служкин.

— Чего заслужил, — буркнула Надя. — И где ты теперь работать собираешься? Я тебя кормить не намерена, учти.

— А-а, не знаю. Будет день, будет хлеб. Будкин звал куда-то в свою фирму. То ли колеса шиповать, то ли колбасу воровать…

Надя поставила сковородку на газ, прикрыла крышкой и уселась за стол напротив Служкина.

— Я не хочу, чтобы ты работал у Будкина, — твердо сказала она.

— Это еще почему? — удивился Служкин, отодвигая газету.

— Не хочу ни в чем от него зависеть. — Надя закурила. — И не желаю, чтобы у него был лишний повод приходить в мой дом.

— Уже что-то новенькое, — серьезно заметил Служкин, окончательно откладывая газету. — Вообще-то Будкин не нуждается в поводах, чтобы приходить в гости… Он сам себе повод. Но ведь вроде бы до сих пор, извини, ты была рада его лицезреть…

— Не суйся в это! — грубо оборвала Служкина Надя.

— Тогда, пожалуй, я все же дочитаю газету, — помолчав, сказал Служкин. — Э-э… где же эта статья про каторжный труд манекенщиц?..

Надя в упрямом молчании докурила сигарету и только потом произнесла — твердо и безразлично:

— Отныне у меня с Будкиным все кончено.

Служкин вздохнул и опять свернул газету.

— А что у вас стряслось, пока я был в походе? — спросил он.

— Ничего, — мрачно ответила Надя.

— Как же так? Ни с того ни с сего — развод?

— Ни с того ни с сего, — кивнула Надя. — Просто я поняла, что мне это не нужно. Есть ребенок, дом, работа, какой-никакой муж, — в общем, видимость нормальной жизни, ну и достаточно этого. А Будкин — уже лишнее.

— Я не понял, — осторожно подступился Служкин, — вы что, больше не любите друг друга, или только больше не спите, или вообще не разговариваете — как?..

— Будкин для меня — пустое место.

— Позволь, а причина?

— Нет причины. Я почувствовала, что хватит, — и закончила, вот и вся причина. Не для чего это все.

— А ты его по-прежнему любишь?

— Да.

— А он тебя?

— И он меня.

— Странно все это… Самомучительство какое-то…

— Тебе не понять. Но так надо. А ты сам знаешь: если я чего решила — так и будет. В отличие от тебя, я не безвольная тряпка.

Служкин задумчиво закурил другую сигарету.

— И что, тебе сейчас очень плохо?

— Очень, — спокойно и искренне призналась Надя. — Но в твоих утешениях я не нуждаюсь.

— Да я бы и не полез тебя утешать… Что ж, сама вызвала — сама и держи удар. Умение терять — самая необходимая штука в нашей жизни. А в твоем решении виноват, конечно, я?

— Ты больше всего.

— Как это понимать? Я встал поперек вашей любви? Или ты решила, что остаться со мной надежнее? Или что иное?

— Да все вместе, — равнодушно ответила Надя. — И первое, и второе, и третье, и десятое.

— Ну а мне что делать? Перелететь с диванчика на кроватку?

— Нет. — Надя устало покачала головой. — Живи на своем диванчике. Между нами все остается по-прежнему. И навсегда.

Двадцать пятого мая утром Служкин отвел Тату в садик и снова завалился спать. Теперь ему некуда было торопиться. Проснувшись, он не стал ни бриться, ни причесываться, попил на кухне холодного чаю и вышел на балкон покурить.

По улице, понизу, ветер тащил смятые обрывки какой-то музыки. Служкин курил. Узнать мелодию было практически невозможно. Но вдруг какими-то завихрениями воздуха в каменных коридорах улиц мелодия очистилась от шумов, откристаллизовалась на мгновение, и Служкин разобрал слова старого школьного вальса: «Не повторяется, не повторяется, не повторяется такое никогда…»