Дуглас Коупленд - Пока подружка в коме

Венди выходит из комнаты; снаружи слышен какой-то шум, затем она возвращается. У нее в руках телефон – без шнура? Увидев, что Карен проснулась, Венди предлагает ей поздороваться с родителями. Для Карен это звучит как-то странно, если не глупо. Вчера же виделись. Поговорив со своими по телефону, она неожиданно снова задает Венди тот же вопрос:

– Венди, слушай… а какой сейчас год?

– Тысяча девятьсот девяносто седьмой.

– Ой-ой-ой.

Уловка не удается.

– Карен, у меня к тебе просьба, – насупившись, говорит Венди. – Я по поводу Гамильтона и Пэм. Понимаешь, они ведь серьезно подсели на это дело. Сейчас-то они очухались, а что потом? Их нужно… Нужно дать им какую-то зацепку, какую-то надежду.

– Они что – безнадежные?

– В некотором роде. Надежды нет в них самих. В общем, можно, я притащу их сюда? Вдруг поможет.

– А они действительно принимают наркотики постоянно?

«Принимают наркотики» – какое несовременное, устаревшее выражение.

– Да, как бы противно это ни звучало. Наркотики сейчас другие стали. Впрочем, это ты скоро сама узнаешь. Чувствуешь-то себя как?

– Абсолютно проснувшейся. А у них что – передозировка?

– Ага.

– Давай, тащи их сюда за шкирку. Я хочу, чтобы вокруг меня было много людей. Но – только тех, кого я знаю.

– Вот только твоя мама, боюсь, не одобрит наших опытов.

– Фигня, я с ней договорюсь. – Карен улыбается и облизывает губы. – Слушай, а воды можно?

Венди бросается к ней и подносит стакан. Карен замечает обручальное кольцо.

– Спасибо, Венди. А давно вы с Лайнусом поженились?

Джордж и Лоис бесшумно открывают дверь. В палате полумрак. Они вздрагивают, увидев Меган и Ричарда на кровати рядом с дочерью, – прямо скажем, не в традициях стационаров. Но времена меняются, и больницы постепенно перестают быть заповедниками суровости, переходящей порой в жестокость. Ричард похрапывает, дыхание Меган едва слышно. А между ними – Карен. Она улыбается – практически лишь взглядом.

– Мама, папа, привет, – тихонько говорит она.– Тс-с-с! Ребята спят.

У нее болит челюсть.

Ее голос! Она вернулась! Не задумываясь над тем, как он выглядит со стороны, Джордж обливается слезами и покрывает поцелуями щеки Карен. «Ну, здравствуй, папа». Джордж захлебывается в эмоциях, глядя на то, как Карен улыбается и слегка вскидывает бровь, показывая за его плечо на Лоис. Затем Карен весело подмигивает. Ей тяжело выдерживать сентиментально-радостную интонацию, ведь мысленно она виделась с родителями совсем недавно. Ну, вздремнула чуток – с семьдесят девятого года.

Просыпается Ричард.

– Привет, Джордж. Ой, блин. Извините, ребята, я тут это… того… прикорнул ненадолго. Дайте-ка я слезу с кровати и сниму с себя этот балахон. Здравствуй, Лоис.

Ричард встает, полуснятый комбинезон волочится за ним, как бобровый хвост. Джордж обнимает его. Лоис все это время продолжает стоять чуть в стороне от кровати. К груди она прижимает сумочку. Вот она подходит ближе, вот встречается взглядом с дочерью.

– Здравствуй, мама, – говорит Карен.

Тишина.

– Здравствуй, Карен.

Опять пауза.

– Добро пожаловать обратно.

Лоис торопливо целует Карен. Джордж и Ричард молчат. Карен видит, что время почти не изменило маму. Где-то пробивается седина, морщинки тут и там появились, но манера держаться и голос – неизменны.

– Отлично выглядишь, мама, как всегда, – говорит Карен.

– Спасибо, дочка.

Лоис не была у Карен больше года, и теперь ей тяжело видеть это изможденное тело.

– Тебе можно есть? Ты, наверное, голодная.

– Так, начинается: еда, продукты – старая песня.

– Я принесла совенка, чтобы тебе было веселее.

– Спасибо, мама.

Вот уж действительно – как и не было этих семнадцати лет.

Меган прикасается к матери, проводит рукой по ее затылку, начинает массировать ей шею. Седые волосы Карен выглядят безжизненными, к тому же их подстригали тупыми ножницами. Меган подносит одну прядь к своему лицу. Мамины волосы пахнут пылью и сладостью. Всю свою жизнь Меган прожила с ощущением своей проклятости, с уверенностью в том, что она приносит близким несчастье. Долгие годы с этим ощущением жил и Ричард. Поделиться своими страхами друг с другом им и в голову не приходило. Меган уже давно одевается во все черное и словно ищет смерти. Выглядит все вполне в едином стиле: наркотики, бандитского вида приятели, быстрые машины. Будет кто-нибудь вспоминать ее? Ричард – ну, в смысле, отец – он, конечно, потоскует, а потом, скорее всего, зальет себя алкоголем по самую глотку, чтобы просто забыть о ней. Нет, это нечестно. Пить он бросил; сказал себе – и завязал. Зато разве он не сплавил меня к Лоис и Джорджу? А теперь Лоис только рада, что отделалась от меня. Джордж – другое дело; Джордж – он славный, но ведь он всегда больше любил Карен.

Вскоре Меган присоединяется к Ричарду, Лоис, Джорджу, Венди и Лайнусу, которые перебрались в другую палату. В коридорах никого. Где-то проскрипело колесико каталки, и снова тишина.

Во второй палате, размером побольше, лежат дядя Гамильтон и тетя Памела, почти без сознания, на разных кроватях; они изрядно смахивают на массовку, изображающую трупы в каком-нибудь научно-фантастическом боевике. «Глюшники обдолбавшиеся», – презрительно оценивает их Меган, но тут же внутренне одергивает себя: кому-кому, а уж ей-то не пристало судить людей с этой точки зрения. И откуда только берется это желание всех осуждать! Меган спешит пообещать себе, что никогда в жизни больше и близко не подойдет к наркотикам. Никаких таблеток – даже аспирина. Она будет такой мамой, такой… какой у Карен никогда не было! Она сама будет защищать ее – учить всему, что произошло за это время, она поможет ей собрать себя воедино. И тут Меган вспоминает, с какой стати она вообще оказалась здесь, в больнице: ночью, на матрасе, со Скиттером, в подвале у Йеля – приятеля Скиттера, напарника по продаже травки. Лайнусу она сказала, что приехала раздобыть таблетку для Дженни, но это было неправдой. Меган знает, что беременна. Что это было предопределено.

– Я хочу, чтобы они все были вместе, в одном помещении, потому что они дают друг другу реальный стимул к выздоровлению.

Пэм и Гамильтон слышат голос Венди и, открыв еще мутные глаза, видят перед собой белые занавески. Откуда-то из-за них доносятся – неразборчиво – еще чьи-то голоса. Из горла Гамильтона вместо речи вырывается комок окровавленной слизи. Венди, стоящая рядом с ним с непроницаемым выражением лица, говорит:

– Добро пожаловать на премьеру, дерьмо собачье.

– Венди, ты? Ой. Вот ведь как… Я чувствую себя как мешок с дерьмом, брошенный в сортир. Который там час?

– Самый подходящий, чтобы образ жизни сменить, наркоман долбаный.