Анатолий Козлов - Вопрос и многоточие, или Голос

Поев, девочки стали проситься поиграть с соседскими детьми. В их головах только прыгалки да классики, а у Антона совсем нет времени погонять футбольный мяч или забить квача.

— Да идите, не хнычьте. Только недолго, час, не больше, — наконец разрешил брат. Сестрам только этого и было надо. Их как сквозняком вынесло из хаты. Антоник убрал со стола, принес собачью миску, налил перлового супа, бросил туда оставшееся после еды и вынес во двор. Вальтар заметно постарел. Он уже не был таким непоседливым и игривым. В глазах появилась усталость и равнодушие. Даже к еде он не кидался, как прежде. Подошел к миске, принюхался, лизнул несколько раз остывшую подливку и отвернулся.

— Ты не заболел, Вальтар? — Антоник погладил собаку по голове, почесал за ушами, между глаз, коснулся влажного носа. — Если не хочешь, позже съешь. Вода у тебя стоит около будки. Не переживай, случается разное в жизни. Вот и у меня сегодня не самый лучший день рождения. Виновник торжества на месте, а поздравлять некому. Ты грустишь из-за меня, Вальтар? Не надо. Ничего страшного нет в том, что забыли об этом дне и сестры, и мама. Она утром и словом не обмолвилась, не поздравила и на обед не пришла. Вот так, мой дорогой дружок. Но мы горевать не собираемся. — Антон присел на порог крыльца. Вальтар подошел к нему и положил голову на колени, тяжело, как человек, вздохнул.

— Нам хорошо с тобой, правда? Вот посидим, отдохнем, сделаем все по хозяйству и сходим к бане покормить змею свежим молоком. Вечером по деревне прогуляемся с тобой. Может, Надьку увидим. Не все так плохо, как кажется. Верно, Вальтар?

Собака, повернув голову, взглянула на Антоника и снова вздохнула.

— Мы с тобой уже взрослые и переживать из-за глупостей не собираемся…

Августовские вечера приближаются незаметно. Кажется, солнце еще высоко, а тени яблонь уже ложатся на крыши клетей и хат. Мать все еще не пришла с работы. Сестры отпросились ночевать к бабушке. Антоник накормил и напоил дворовую живность, загнал в хлев. Оставалось накормить только змею. Налил в стакан молока и, не позвав куда-то сбежавшую собаку, пошагал по утоптанной вдоль забора стежке к бане. На улице было тихо и пусто. Не бегала детвора, не скрипели колодезные журавли, не ржали кони на пастибще. Даже яблоки не падали в картофельную ботву. Антонику такая тишина показалась странной. Это как оступиться в болото, но выбраться на берег сухим, без капли воды не только на руках и лице, но и на одежде. Просто выйти сухим из воды.

Осторожно, чтобы не нарушить окрестную тишину, Антоник открыл воротца забора и, перешагивая через разбросанные и пока не убранные дровяные щепки, приближался к бане. Он старался не испугать змею, хотел понаблюдать, как она подползет к угощению, коснется миски, не опасаясь, что за ней следят. Он сделал еще пару шагов и остановился: явственно услышал, что в предбаннике кто-то шепчется, возится. Прислушался. Нет, не показалось. Антоник услышал голос матери и еще чей-то, мужской, грубовато-нежный. Он замер на месте, как будто наступил на ржавый гвоздь, что пробил ногу насквозь.

— Леник, перестань. Не спеши, дай я сама. Совсем одурела баба. Ой, только бы никто не увидел нас. Донесут твоей женке, житья мне не будет.

— Что ты все время боишься? Никто нас не видел. Твоя хата с краю, а баня рядом с лесом. Кто тут будет шлындать вечером?

— Перед детьми стыдно. Матка по заугольям шастает, не думая, накормлены они или нет, вымытые или нет. Леничек, ты выпей еще чарку, а я пока освоюсь. Забыла уже, как мужик пахнет. Ой, грехи мои тяжкие, — голос у матери был виноватым.

— Ты сама пригуби для смелости. Вино расслабляет нервы. Не такой скованной будешь, посмелеешь, — мужчина хохотнул.

— Тише, Леничек, — просила женщина.

— Да уж как тише? Ну, давай, голубка моя…

Антоник узнал голос мужчины. Это был Леник из соседней деревни Каменка. Он работал на тракторе и уже не раз привозил им заготовленные дрова из лесу. Заезжал к матери и по каким-то другим надобностям. Леник был крепкий и симпатичный мужчина, разговорчивый и по натуре веселый. Антоник знал его жену и двух дочек. Он был даже приятен Антонику. Сестер мужчина часто одаривал игрушками и конфетами, а Антонику подарил зажигалку, чтобы в непогодь, когда приходила очередь пасти коров, можно было без проблем разжечь костер. Спички же, как ни прячь, отсыреют.

«Вот тебе и мамка, вот тебе и Леник, — лицо Антоника заливала жгучая краска стыда, на глазах стыли слезы. Он не знал, что делать: остаться на месте, кашлянуть или тихонько уйти от бани. Стакан с молоком дрожал в его руке, молоко стекало по пальцам на ладонь, капало на притоптанную траву. Как же было Антонику тошно, больно и обидно! Сердце его разрывалось от стыда, отвращения и отчаяния. — Как мать может так? — стучали молоточки в висках. — Неужели она так может?»

Вечер для Антоника превратился в чернейшую, чем деготь, ночь. Едва переставляя ноги, он двинулся к воротцам, затем к хате…

— Ты впервые в тот вечер напился, — сочувственно произнес Голос. — Знал, где мать прятала трехлитровую банку самогонки, налил себе полную кружку и, затаив дыхание, чтобы не чувствовать запаха вонючего напитка, давясь, глотал. Со слезами и отчаянием. Ты хотел забытья — полного и мгновенного. Считал, что алкоголь отнимет память и завтрашний день ничем не будет отличаться от прежних. Будет обычным и по-своему счастливым. В тот вечер ты навсегда избавился от сладкого вкуса детства, понял и почувствовал, что каждый день в жизни может принести невероятные неожиданности и происшествия. Что кроме физической боли есть более тяжкая — душевная, сердечная.

— Да, — согласился Антон, — даже самые близкие люди часто не понимают друг друга. Или не хотят понять. Однако время ускоряется. И то, что вчера было актуально, завтра, возможно, уже никому не понадобится. Это я говорю о своей детской обиде и черствости. — Антон отвел взгляд от пространства меж липок и, достав пачку сигарет, закурил. Легкий аромат winstоnа поднялся над его головой и растворился в горячем воздухе летнего дня.

— Если бы человек знал, чего хочет на самом деле, к чему стремится… Как жить правильно и что значит жить правильно?.. — философствовал Голос. — Известен только финал каждой личной драмы. Ты согласен? — Голос дернул Антона за мочку правого уха. Антон взмахом руки отогнал невидимого нахала.

— Ну-ну, спокойней. Без физических контактов.

— Нервы. Это все нервы, — произнес Голос.

— А ухо? — не согласился Антон.

— Я же сказал: нервы, — доверчиво и будто по секрету сказал Голос. — Детская обида въедлива. Как репей, она цепляется за слабую, ранимую душу, и еео тяжело вынуть из раненого сердца. Бессильно бывает даже время. Рубец остается в глубине души всю жизнь. Это обида пустая, не стоящая внимания сегодня, но она нанесена доверчивому и открытому добру сердцу, и потому так жжет и саднит и не поддается лечению. Подростку это тяжело понять. А любовь, желание не имеют правил и логики. Дороги бывают не только проселочные, но и магистральные. Тебе хотелось больше любви и внимания от родного человека, а их не всегда хватало. Они были — и любовь, и внимание, — но ты не видел этого из-за своего эгоизма. Спорить будешь? — спросил Голос.