Елена Блонди - Красный атлас [СИ]

— От него и табаком несет, и перегаром. А когда жарко — еще и потом вместе с одеколоном, короче, полный ужас! Вот так и живу, что делать — не знаю!

Татьяна возмущенно смотрит на меня. Я сочувственно качаю головой.

На сто процентов я ей, конечно, не верю — мало ли какие причины может придумать обойденная мужским вниманием женщина, но представить себе ситуацию в чистом виде, — головокружительное удовольствие.

Готовый сюжет для комедии — жаждущая секса и телесных контактов знойная героиня с непреодолимой аллергией на мужское естество.

— Да, — я продолжаю сочувствовать. — А женщины?

— Что женщины? — Татьяна снова смотрит на меня так, будто я перешептываюсь с соседкой по парте.

— Не привлекают? Ну, вместо мужчин?

— Да нет, — она уныло машет маникюром в сторону окна, — что женщины, я сама вот — женщина. Полный смысл последнего высказывания ускользает от меня. То ли из него следует, что женщин она и так знает, как облупленных и покорять их неинтересно, то ли считает, что две одинокие женщины, сойдясь, не образуют пару, а просто удваивают одиночество. Будь у меня побольше времени, я попыталась бы добиться расшифровки высказывания, но пора закругляться и я, вооружившись сантиметром, перехожу к телесному контакту:

— Ну, Тань, давай мы тебя померяем — измерим, а то мне уже немножко некогда. Татьяна встает и начинает расстегивать тесную блузку. Я машу рукой:

— Необязательно! Я могу и так.

— Нет-нет, ты будешь лучше меня видеть. И потом, мне же нужно будет подумать, какой формы лифчик купить под такой вырез, вот ты мне и подскажешь. Обожаю подсказывать заказчицам про лифчики, цвет чулок, модель туфель и проч. проч.! В неглиже Татьяна слегка напоминает совкового пупса — такие во времена моего детства продавались вместе с пластмассовыми ванночками размером с ладошку. Конечно, у пупсов не было таких грудей, да и талия отсутствовала. Минут десять обмеряю терракотовые округлости и ямочки, записывая в тетрадку результаты, попутно хвалю загар и гладкость кожи — что есть, то есть.

Вот и все, первое свидание подошло к концу. Договариваемся созвониться, и, из мягкой прохлады комнаты, через полумрак прихожей, Татьяна выходит на белый асфальт и удаляется в слюдяное сверкание зноя, четко постукивая каблуками, слегка сутуля полные плечи, обтянутые черным кружевом. Я смотрю ей вслед из кухонного окна и придумываю другую Татьяну — в льняном светлом платье и коричневых плетеных сандалиях на пробковой подошве. Она стоит на носу катера, что идет в Коктебель, ветер беспокойными пальцами треплет ее выгоревшие пшеничные волосы, смеясь, она пытается придержать их рукой и слушает мужчину, который, обняв ее за талию, что-то говорит, касаясь губами аккуратного ушка. И пахнет от него чем-то хорошим.

Через пару дней, прибежав с работы, обнаруживаю на рабочем столе небольшой сверток из крафтовой бумаги. Мама сообщает:

— Тут приходила твоя новая заказчица, такая строгая блондинка, оставила ткань на платье. Жалела, что тебя нет.

— А что жалеть? — откликаюсь я из-за полуоткрытой двери, — она же не позвонила, как мы договаривались, да и нет необходимости нам встречаться до первой примерки. Я впрыгиваю в разлохмаченные домашние шорты и завязываю узлом любимую разноцветную рубаху.

— Ну, может, она просто хотела пообщаться. Иди ешь, я нажарила блинчиков.

Есть хочется, но сначала я распаковываю сверточек. В нем, таком маленьком и плотном, помещается два с половиной метра Его Алейшества Атласа. Алость эта однозначна, как прямое высказывание без всяких намеков. Нет скрытых оттенков, тайных желаний, все просто и впечатляюще, как раскрытая ладонь. Все остальное про это цвет, пожалуйста, у Грина. Нежнейшая атласная фактура ткани дает спокойные продолжительные блики, плавно переходящие в столь же нежную тень в глубине складок. Очень понятно нежелание древних греков и римлян убивать игру света и тени раскроем и пошивом. Как чудесно было бы, не ранив ткань ножницами, булавками, иглой, — просто драпировать ее на фигуре, удерживая складки роскошным поясом и драгоценными фибулами. Правда, не думаю, что Тане в таком виде будет удобно протирать стаканы. Я беру ткань за край и одним взмахом накрываю диванчик. Глядя на алое, раскинувшееся по спинке и сиденью, на расслабленно ниспадающие к полу края, решаю, что сегодня кроить не буду. Пусть возлежит и впечатляет. И на диван никого не пущу, он сегодня занят. На пятом блинчике раздается телефонный звонок. Свету интересуют мои впечатления от новой клиентки.

— Ну, была у тебя Татьяна? Как тебе? Эксцессов никаких?

— Была позавчера. Пока все нормально. Вот когда я испорчу ей два метра недешевой ткани, тогда и посмотрим, что это за человек.

Света смеется:

— Да ну, не испортишь. Ты всегда только пугаешь. А характер у нее вроде бы ничего. Я, вообще-то, не слишком часто с ней сталкиваюсь.

— Если не секрет, на какой почве вы с ней сталкиваетесь?

— Да я ей письма переводила.

В свое время Светлана одной из первых написала в американское брачное агентство, получила около сотни писем от самых разнообразных штатовских холостяков и даже съездила к одному из них по невестиной визе. Убедившись в реальности существования сказочной страны Америки, Света испугалась, что жить там придется без подружек, а потому быстренько подключила к процессу нескольких приятных ей холостячек. Все они бегали к Свете переводить письма туда и оттуда.

Я сама года четыре занималась такой перепиской параллельно с повседневной жизнью. Никуда не уехала, но получила море удовольствия от возникающих то и дело анекдотических ситуаций. Я смеюсь:

— Так она тоже из наших? Ну, и как у нее дела с мэнами?

— Да пока не очень, хотя ей тоже достаточно много писем пришло. У нее же аллергия, говорила она тебе? Она на лекарствах сидит.

— Да, я в курсе.

— А как она тебе внешне?

— Симпатичная. Такая аппетитная пышка.

— Ну, что ты, она так гордится своей фигурой…

Интонация у Светы неопределенно-выжидательная. Если я скажу что-нибудь вроде «да неужели?», то мы слегка помоем Татьяне кости, и, возможно, я узнаю какие-нибудь о ней интересности. Но мне некогда, впрочем, как почти всегда, поэтому мы закругляемся и прощаемся.

Я закуриваю сигарету и умащиваюсь с ней в любимое кресло. Книжку не беру, а просто смотрю по сторонам, — раскачиваюсь (в смысле, готовлюсь к работе), решаю, чем заняться сегодня вечером. Напротив на тумбочке — почти десяток отрезов, передо мной на большущем листе пластика, который я кладу на журнальный столик, — раскроенные брючки для Натальи и недометанный топ для Светы. По правую руку на диванчике отдыхает атлас. Еще, на дверце платяного шкафа на плечиках маячит черный жакет для Лены, в который я никак не могу вшить правый рукав. Может быть из-за того, что тканюшка мне сразу не понравилась, мучаю его уже вторую неделю. Глядя на безобразную черную дырку на месте упрямого рукава, решаю, что нам с жакетом нужно отдохнуть друг от друга пару дней и, подхватившись, быстренько прячу его в шкаф. Решаю посвятить вечер Наташкиным брюкам. Они не слишком меня возбуждают, опять же потому, что достойную ткань найти так и не удалось, пришлось довольствоваться тем, что лишь слегка напоминает искомое. Грустно, конечно. Обычно в таких случаях я не генерирую идеи. Все эти милые мелочи, которые делают вещь законченной, просто не приходят мне в голову. И вот я режу, скалываю, сметываю, за окном в чернильнице южной ночи нежно матерятся влюбленные, а в телевизоре Сталлоне ломает плохому парню уже вторую руку, грустно глядя на него глазами спаниеля. И вдруг я вспоминаю. Ну, конечно!! Ведь Света рассказывала мне про эту самую Татьяну!! Да и фотографию ее в каталоге американского агентства я видела! Ну зачем мне знать про Таню еще какие-то интересности. Потом, потом! А пока хватит и этих!