Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

Но впереди, к подножию дракона-горы кидались каменные извивы мрачных осыпей над Мертвой бухтой. И они вместе, забыв обо всем, уже лезли вниз, цепляясь за кустики полыни и корни, торчащие из сухой глины, полной сверкающих кристаллов гипса.

Там бродили по неровным каменным блюдцам, полным морской воды, нагибались, разглядывая рисунки из вкраплений кварца и всяких незнакомых пород — черных и багрово-красных. И снова Валик показывал и называл, что знает, а Ленка слушала, и не вынимала из сумки «Смену», потому что мало солнца и все такое — мрачно-красивое цветное, и разве же получится так фотографиях.

А потом, выбравшись снова наверх, сидели на ласковом склоне, укрытом золотой шкурой травы, смотрели на воду внизу, на спину горы по левую руку. И на черный хребет Кара-Дага, к которому клонилось зимнее сонное солнце. И снова Ленка будто валилась в предвечернюю воду, уходя в тайную, оказалось, совсем незнакомую ей глубину, резко ощущала рядом с собой плечо мальчика и его руку, на его колене, совсем рядом со своим. И думала, испуганно и невнятно, но с таким ужасным по силе, таким яростным желанием, что сейчас, если поцеловаться, ведь никто-никто не узнает…

И вообще…

Про это вообще думать было совершенно нельзя. Потому очень, очень хорошо, что они каждый раз вовремя вставали и шли дальше, и в этом дальше оказывалось множество чудес, которые были не менее важными, чем это — другое, пугающее ее.

Когда уже возвращались, совершенно уставшие, в темноте, брели, бережно шагая, потому что батарейка в фонарике умерла, а тропинка шла по хребту очередного холма уже над поселком, Валик сказал:

— А ты напиши. Ну, ты сказала, снять не получится. Напиши словами.

— Ой, — ответила она, спотыкаясь о невидимый камень.

Панч взял ее руку и не отпустил, ведя рядом с собой.

— Я не знаю. Я такого не пробовала, только вот сочинения. По картинам. Ну и всякие политические, на темы. Как везде. У вас тоже ведь.

— Ты мне напиши. Если не можешь так просто, как писатели вот.

— Тебе?

— Да. Ты ведь мне будешь писать, Лен? Письма.

— Письма, — растерянно повторила она.

Письма, это значит, она уедет, а он останется тут, а потом уедет тоже и вообще неясно, когда они снова увидятся. И получается, только вот — письма.

— Да. Но ты не волнуйся. Мы увидимся, скоро. Ты на весенние приезжай, я тут до лета точно буду. Вероника к тебе хорошо, ты ей понравилась. А пока вот пиши, ну про все. Будто ты снимаешь, только картинки словами. У тебя получится.

В темноте Ленка увидела снова: золотой склон, извилистый овраг с каменными наплывами по стенкам, путаницу серых веток с красными точками ягод. И нежные в сухой траве лепестки, такие — не вовремя и не там, и такие живые, настоящие.

— Я попробую.

— Но это ж нескоро еще, — бодро сказал Валик, отвечая на ее и, видимо, на свои мысли тоже, — еще ж целых десять дней. Там после завтрака, наверное, тренировки всякие, я туда лазил, смотрел, как они вокруг корпусов бегают.

— О Господи…

— Ну, можно так, чтоб день до обеда удрать, а на другой — после и до самого ужина.

Он покачал ее руку, спрыгнул с валуна на песок и поддержал, когда она почти свалилась на него.

— Устала, — пожаловалась Ленка, загребая полукедами песок и еле волоча тяжелые ноги.

— Нормально. Я тоже.

В полутьме он засмеялся, повертывая к ней светлое лицо.

— На ужин опоздали. Придется тебе опять с кулька макароны есть, Ленка Малая. Я принесу.

— Не надо, Панч. Я щас свалюсь там, на кушетку.

— Цыц. Сказал принесу. И разбужу.

Ленка ужасно обрадовалась, что сил возражать не было. А еще она, оказывается, устала быть старшей, устала решать эти свои новые проблемы, такие нерешаемые, да еще за двоих.

В корпусе, где уже был притушен свет и из спален доносились негромкие голоса и смех, она добрела в сортир, вернулась в темную медицинскую, и там повалилась на кушетку. Стащив носки и одну штанину, заснула, как провалилась под лед, кинув на себя угол одеяла.

И проснулась, от запаха соленого огурца. Не поднимая головы, резко открыла глаза, собирая сонные мысли. И тут же зажмурилась, забыв выдохнуть. Валик сидел рядом, за секунду она успела увидеть волосы, обрисованные мягким лунным светом, плечи и блик на скуле. Его бедро прижималось к ленкиному, укрытому одеялом.

«Он сказал, разбудит». И она лежала, с закрытыми глазами, медленно дыша и прислушиваясь. Ждала, сама не понимая, чего именно ждет. За окном глухо шумел ветер, качая ветки, и одна царапала стекло, постукивала в него сухим тонким пальцем. Валик сидел, не двигаясь. А потом наклонился, к ее лицу, она услышала, как дышит, совсем рядом. Стало щекотно скуле, где сдвинулась прядка волос, падая к уху.

Сердце ударило раз и еще раз, и заколотилось, кажется, уже снаружи, между ними. Мешало слышать, но куда же его.

Теплые губы тронули щеку, помедлили и коснулись ее губ, совсем легко, не нажимая. Ленка перестала дышать вовсе. Перед глазами медленно вращались спирали и круги, белые, сверкающие. Утекали вниз, к горлу, и там толкались в ребра, плелись в животе, и снова собирались в мягкий горячий комок. Как еще одно сердце.

Прикосновение губ исчезло и появилось на шее, под волосами, и почти сразу же — на мочке уха.

— Лен, — сказал он теплым шепотом, а губы проговаривали каждый слог, каждую букву, трогая и трогая краешек уха, будто это поцелуи, а может быть, так и было…

— Лен? Ле-на. Ма-ла-я. Лен-ка… Я тут. Спишь?

— Нет, — шепот получился сиплым, и она виновато улыбнулась, прижимая к бокам руки, очень сильно, чтоб не поднялись сами, и не обняли, укладывая на себя сверху.

— Уже не сплю. Пусти.

Он выпрямился, поднял руку, лохматя себе волосы. Выдохнул, так что в груди снова привычно хрипнуло.

— Картошка вот. И огурец. А еще подливка там, и вилка.

— Не в кульке, значит, — попеняла Ленка, садясь и принимая на колени тарелку, — свет надо тебе? А то сидим тут, как заговорщики, вдруг нас застукают.

— Ешь давай, — ласково сказал Панч, — не надо света. Мне не надо.

Он поерзал, отодвигаясь на край кушетки, скинул тапки и сел к стене, обхватывая колени. Ленка согнула ноги, чтоб не мешать.

Молча ела, и после дневных мучений и страхов ей было хорошо, покойно. Был первый день. И тихая медицинская комната, где никого, они вот только. И еще впереди десять дней…Картошка ужасно вкусная, а огурец — с чесноком, как ей нравилось. И самое главное, он ее поцеловал. Она не дура, именно поцеловал, сам. Опять. И это счастье.

В просторном светлом зале было прохладно, казалось, холод идет от белых шелковых штор, подвязанных кружевными бантами. Ленка поерзала, усаживаясь на мягком, сдвинула стул так, чтоб окно было за спиной. Теперь через весь зал с бликующим танцполом ей была видна распахнутая дверь в кухню, там лениво ходили, переговариваясь, женщины в халатах, и мелькнула официантка, которая приняла заказ и ушла, не торопясь, суя блокнот в кармашек фартучка.