Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Ко мне через часок парни придут. С ними Эдик, между прочим. Тебя хотел увидеть. Так что, когда выйдете…

Жорик выдержал паузу и продолжил:

— …выйдете, то загляни, хоть поздороваться с парнишкой.

— Я скоро выйду, — раздельно повторила Ленка.

Молча вскочила, на цыпочках подбежала к креслу, подпирающему дверную ручку. И придерживая его, чтоб Жорик по своему обыкновению, не сунулся внутрь, показала Валику жестом — одевайся.

Потом поставила его на свое место, и летая по комнате, быстро и тихо убрала постель, запихала в шкаф разбросанное белье и вещи, сунула Валику в руку его кожаную сумку на ремне. Поцеловав, сказала, касаясь губами уха:

— Я сейчас входную открою. И к гаду этому зайду. А ты быстро на улицу, да? За угол. Я туда выйду.

— Я тебя люблю, Малая.

— Ты мой Валька.

Жорик сидел на разобранной постели, среди смятых подушек, наклонив голову, тренькал струнами, прислушиваясь и подкручивая колки. Поднял лицо навстречу Ленкиному гневному взгляду, ухмыльнулся, кладя гитару на простыню.

— Ты бы хоть постель заправил, — она вошла, закрывая двери и встала, спиной к ним, слушая, что там, в коридоре, — блин, и чего Светка в тебе нашла, вообще не понимаю.

— Ого, какие мы нервные, — пропел Жорик, ползая глазами по сарафанчику и растрепанным волосам, — а сама-то, лапочка!

— Ах да, — Ленка сделала вид, что внезапно вспомнила что-то, — пойдем, мне одну вещь надо тебе…

Распахнула двери, пропуская его вперед и подтолкнула мимо тумбочки с телефоном, в свою, раскрытую настежь. Жорик вошел, быстро и разочарованно оглядывая покрывало, кинутое поверх постельного белья, раскрытый шкаф и Ленкины вещички на кресле.

— Так, — она продолжала его толкать, к столу у окна, поставила там, выдергивая ящик с наваленными в нем тетрадками, карандашами и прочей мелочевкой. Пошарила в глубине, вытащила тугую пачку с глянцевой картинкой.

— Сегодня пойдешь к Светище, отдай, она просила. Карты. Ах да, еще подожди…

Быстро пересекла комнату, оставив Жорика заинтересованно разглядывать выдвинутый ящик, в коридоре метнулась в прихожую и бесшумно заперла входную дверь. Вернулась, неся в руке прихваченную с вешалки старую косынку.

— Вот еще. Тоже возьми.

— А сама? Некогда к сестре сходить, да? — огрызнулся недовольный Жорик.

Ленка с ненавистью посмотрела на сердитое лицо и сложенные в гримасу розовые губы. И что Светка правда, возится с ним? Погнала бы с треском. Вернулась к Петичке. Ну почему все вокруг такие дураки? Просто жуть берет!

— Не хочешь, сама отнесу. Завтра. Так и скажу ей, что ты отказался. Что у тебя — парни…

— Ладно, давай.

За угол дома Ленка свернула уже почти бегом, огляделась, высматривая. И пошла медленнее, растерянно оглядываясь по сторонам. С белесого неба палило солнце, такое, немного дикое, ходили вокруг него горы кучевых облаков, валко меняя форму. За крышами и деревьями еле слышно погромыхивал гром, налетал ветерок, влажный и неожиданно зябкий, но никакой прохлады не приносил, а будто лепил на лоб и щеки душный пластырь. Где же Валька? Ушел сам на автовокзал, не стал ждать тут, у домов?

— Лен, — позвал ее знакомый голос, — сюда иди, я тут.

Ленка встала, облизывая пересохшие губы. За буйной бирючиной с глянцевыми жесткими листочками, под кривым развесистым абрикосом маячила черноволосая голова. Панч помахал ей, и она ступила на узкую короткую тропку, продралась через кусты к такой знакомой трубе, обшитой рваными кусками серого толя, перехваченного проволочными кольцами.

— Смотри, как, — Валик похлопал рукой по картонке, настеленной на трубу, — наверное, тут сидят, прячутся. Повезло нам, сейчас никого, и тенек. Давай тут посидим, у нас еще два часа целых.

Ленка испуганно подняла глаза к спрятанному в ветках балкону Кинга, и быстро их отвела. Ей казалось, Панч сразу поймет, куда она смотрит и зачем.

— Не надо. Пойдем. Тут алкаши.

— Ты простыла? Чего голос хриплый?

— Пойдем, Валь.

По дороге они купили в киоске пирожков с ливером, две бутылки лимонада, и еще свернули в вокзальный туалет, страшно вонючий и замусоренный.

И наконец, сели туда, куда и думалось Ленке ночью. Спинами к большому залу ожидания, на дальний угол квадратной лавки, окружающей пальму и кустики олеандра, натыканные вокруг лохматого ствола. Поставили на лавку пакет с пирожками и медленно ели, запивая сладкой пузырчатой водичкой, мгновенно выступающей бисерным потом на лбу и верхней губе.

— Лен, — сказал Панч, вытирая руки подсунутым носовым платком, — там у тебя, я видел на кресле, сандалии такие, с кожаными хвостиками. И крылышки. Так здорово. Это какой-то костюм, да? Вот на тебя посмотреть бы.

— Не успела я. Там еще пряжки нужны, надо пришивать.

Валик внимательно смотрел сбоку. Поднял бутылку, но пить не стал, повертел на колене.

— Ты их сама сделала? — уточнил.

Ленка пожала плечами.

— Угу. Только не сделала еще. Мама права. Как-то я ничего до конца.

— Совсем сама? Или только, ну там, пряжки всякие.

— Сама. Но видишь, бросила, валяются. Ты чего замолчал?

Теперь она смотрела на его тонкий профиль, беспокойно слушала знакомое, с мерным хрипом дыхание. Вот повернулся, совсем серьезный и глаза такие глубокие, темные.

— Ты сделаешь. Обязательно. Я про другое подумал сейчас. Лен. Мы же друг друга совсем не знаем. Я не знал, что ты умеешь такое вот. Совсем настоящее. Ну шьешь, ты говорила, да. И фотографии. Но это такое, в общем обычное, правда ты хорошо делаешь, но все равно. А тут, вдруг.

— Сапожник, — уныло сказала Ленка, — ты прям, как мама. Стыдно, моя дочь и вдруг сапожник. Я виновата, что ли, если мне это нравится? Ты меня не пугай, Валь. Ну вот. Теперь смеешься.

Панч сунул ей бутылку с водой.

— Пей. Взяла испугалась. Глупая какая. Я наоборот, я офигел просто. Не знал. Теперь знаю. Еще, наверное, тыща всяких штук есть, которые у тебя твои личные. И все я собираюсь узнать.

Ленка выдохнула. И тоже засмеялась. Черт знает что. Вот это она влипла, с Валькой Панчем. Он только немножко стал серьезным, а она уже в панике. Уже думает, что с ним, что он думает про нее, про Ленку Малую. Это все, конечно, от любви. Теперь что, все время так бояться? Да и ладно, решила Ленка, глядя на худую щеку и чувствуя, как глаза затягивает прозрачная пленочка слез, и пусть, главное — я его так люблю, что сердце может разорваться.

— А я ничего такого не могу, — сказал Панч, — прикинь, ничего. Такой вот я обыкновенный. Что?

— Валинька. Ты мой ангел. Понимаешь, это оказалось не слово, а по-настоящему. Ангелам не нужны странности. Они сами такие — сказочные. Ты не понимаешь просто, какой же ты.

Она подумала еще, надеясь найти слова, но не сумела, а только вспомнила из совсем далекого детства беленькую маленькую старушку, в крошечной комнате, куда мама приводила ее, «побыть с бабушкой Тоней», пока они сидели в гостях у дальней родни. И Ленка тихо сидела на скамеечке перед старинным огромным зеркалом, на столике перед ним толпился волшебный мир фарфоровых статуэток — собачки размером с грецкий орех, кошечки еще меньше, бледные дамы с румяными кавалерами, балерины в фарфоровых пачках с поднятыми над блестящими головками лебедиными руками, лошади с каретой… А над зеркалом, в высокой вышине, как над поставленным стоймя тихим вытянутым озером, висела картина, где по мосту бежали дети, а в левом углу круглились черные клубки туч, но над мостиком и над головами бегущих детей склонялся мальчик в золотом венке и с большими белыми крыльями, яркими на синеве ясного неба.