Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

Время ушло совсем, его не стало, солнце зависло над горизонтом, мягкое, но еще не красное, чайки замерли в густом предвечернем небе, будто белой краской наставили в нем точек. И Ленке затосковалось так свирепо и сильно, что она, пряча лицо у Панча на плече, чтоб снова поднять голову и подставить раскрытые губы, удивилась невнятно, не успевая подумать. Хочу туда, мелькало в голове в коротенькие промежутки, когда отрывались — вдохнуть, туда хочу, вниз, и там… и без никого. Мы только.

Через вечность Панч покачнулся, переставляя ногу, Ленка схватилась за его плечи, тряхнув звенящей головой. Рукой поймала напрочь расстегнутые пуговицы клетчатой рубашки.

— Отсидела тебе все ноги, да? Черт, Валька, ты меня почти раздел. И шорты. А вдруг Петька сейчас?..

— Извини, — Панч засмеялся, тоже одергивая задранный подол футболки, — а сама? Думал, повалишь меня прям тут, в траву.

— Фу, какие мы.

— Зато время быстро прошло.

Они вместе оглянулись на широкую верхнюю степь, изрезанную тропами и парой автомобильных кривых грунтовок. По одной почти на горизонте пылила машина, еще не различить, какого цвета.

— Опаздывает, стервец. Я уже есть хочу, как крокодил.

Ленка переступала, ловя дрожащими пальцами пуговицу шортов. И замолчала, потому что молчал Панч, глядя в другую сторону, за ее спину. Повернулась и дернулась от неожиданности.

Заслоняя уже низкое здесь солнце, на тропе, откуда они поднялись, стояли трое, с неразличимыми против света лицами. Но того, что стоял ближе к степи, Ленка узнала сразу. По широкому развороту плеч и привычке стоять, сунув пальцы за кожаный ремень.

— Не думал не гадал, нечаянно попал, — насмешливо сказал Сережа Кинг, удобнее меняя ногу и поведя широкими плечами, — привет, пропажа. А я думаю, куда же наша девонька сладкая запропастилась. А девонька соблазняет младенчиков на знаменитых наших «Генералах». Что, Малая, делишься опытом с пионэром? Не забудь рассказать, кто тебя научил, кентам ширинки расстегивать.

— Оставь ее в покое, — хмуро посоветовал Панч, делая шаг вперед.

Ленка схватила его за руку, сильно дергая, чтоб оставался на месте. Выкрикнула звенящим голосом:

— Я сама. Молчи!

— Эй, — удивился Кинг, — а, может у нас с юношей мужской разговор? Беседа, так сказать, об одном предмете. Он тебя поебывает, и я тебя поебывал. Могу подсказать, как любишь, от чего кончаешь. Да, Димчик? Мы оба можем.

— Нет! — Ленка продолжала стоять впереди, не давая Панчу обойти себя, на крошечном пятачке между нагромождения валунов, и быстро оглянулась, в надежде поймать его взгляд, но увидела только черные волосы, треплемые ветром, — нет, неправда! Не было у нас ничего. Не верь ты ему.

Третий, что стоял над самым обрывом, кашлянул, опуская голову и что-то там делая с предметом, висящим на груди. Блеснула линза. Нацелил на Ленку и засмеялся.

— Правильно, Марон, — в голосе Кинга ясно слышалась ярость, — и сейчас сними, и еще куча кадриков у нас есть, как вы тут лапали друг друга, и как ты, дорогуша, дойки свои показывала, в трусы пацану лезла. Сейчас отпиздить бы тебя, Малая, и трахнуть на глазах у твоего недоебка, но у нас с тобой еще дело есть. Так?

— Заткнись! — заорал у Ленки над ухом Панч, и она снова расставила руки, не давая ему вырваться вперед, балансировала среди валунов, почти падая.

— Короче, вернешь мне бабки, в эту неделю. Если нет, то снимочки твои предки получат, лично в руки. Пусть порадуются, что ты творишь, с малолеткой, да еще с собственным братом. А ты думала, я не узнаю? Я все знаю, Малая, у меня кругом глаза и уши.

— А они и так знают, — с вызовом сказала Ленка, больно вцепившись в руку Панча, которую тот выворачивал, стараясь не уронить сестру в россыпь камней.

Кинг кивнул, приглаживая ладонью волосы.

— Такое вот у вас кодло. Что мамаша, что сестрица твоя. Она не рассказывала, кстати, как мы до ее института шалили на лавочке? Так спроси, расскажет. Только дело уже не семейное, Леник-Оленик. Марон у нас на адвоката учится, хочешь, расскажет кой-чего?

— Сексуальные отношения с личностями, не достигшими возраста согласия, классифицируются как растление несовершеннолетних и караются законом, — авторитетно проговорил Марон, поправляя висящий на груди фотоаппарат, — а еще инцест, тоже преступление.

Кинг посмотрел на дорогу, откуда приближался зеленый автомобиль с брезентовым верхом.

— Ладно, Марон, поняла наша девонька, вон губки трясутся. Димон, заводи тачку, пора забирать телок. Время пошло, Леник, у тебя неделя.

Они повернулись и гуськом пошли по широкой тропе, той, которая уводила в большую бухту с палатками. На повороте, за небрежно растущими кустами блестела синяя морда димонова жигуленка.

Панч, наконец, вырвал руку, и Ленка, не удержавшись на ногах, с размаху села задницей на кривой камень, подломила ногу, и взмахнув руками, закрыла одной лицо, прикусывая пальцы.

— Держала зачем, — мрачно сказал Панч, стоя к ней спиной и пристально глядя, как уезжает синий автомобиль, поднимая за собой белесые клубы пыли, — да, блин, черт и черт.

— Убили бы, — басом ответила Ленка через прикушенные пальцы, — ты-ы-ы дурак совсем, да? Посмотри на них. Амбалы.

— Я… — Панч согнулся, натужно кашляя, и ударил себя в грудь, со стороны вышло, будто хвастался чем-то по-обезьяньи, — блядь! Я…

— Валя! — Ленка вскочила и хромая, подбежала, подхватывая его, — Валя, перестань! Где? Ингалятор твой где? В сумке, да?

— Отстань! — заорал Панч, перекашивая лицо и почти повисая на ее трясущихся руках, — убери… ру-ки свои. Я…

— Заткнись ты! Я щас!

Она бросила его падать на сухую траву, рванулась к сумке, вываливая из нее скомканное покрывало, пустые бутылки и всякую мелочевку.

— Скорее. Дыши. Ну! Давай же, Валька!

Он втягивал воздух через мутную белую пластмассу, так, будто хотел проглотить и сжевать изогнутую трубку. А после сунул его Ленке, сжимая побелевшие губы и дергая щекой.

Она стиснула ингалятор, выпрямилась, с негодованием обжигая мальчика взглядом. Но Панч, сделав несколько глубоких вдохов, сипло сказал, поднимаясь и отряхивая широкие штаны:

— Проехали, Лен. Истерику я могу, да. Но ты и сама знаешь, что я сейчас. Чувствую.

Она знала. Как о себе, знала о его гневе, не только на Кинга и на то, что случилось, но в первую очередь на собственную беспомощность напрочь больного человека, который мало того, что младше соперника на полтора десятка лет, и явно слабее, так еще и с приступами, каждый из которых может закончиться реанимацией. И этот гнев был из-за нее, понимала Ленка Малая, не на нее, а потому что не мог, не сумел заступиться, и если бы кинулся, то Малой пришлось бы спасать уже его, как было когда-то.

Из козлика выскочил Петичка, моргая белыми ресницами, что-то говорил, разводя руками, виновато и быстро. Ленка не повернулась, стоя перед Панчем и глядя в его мрачное, полное беспомощного гнева лицо.