Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Тю на тебя, Малая!

Иногда случался совершенно восхитительный вечер, весь из теплого синего света, мягкий, как кошачия лапка, и после тишайшей ночи из лапки этой вдруг вынимались острые когти ледяного ветра, и попробуй спрячься от него. Негде. Хорошо в такой день остаться дома, думала Ленка, спотыкаясь каблуками на замороженной комками глине — после недавних унылых дождей, но дома сидит мама в отгулах, да и тошно там, потому что одно и то же вокруг, привычное до сведенных скул.

Скорее бы уже тепло, скорее бы прошел дурацкий февраль, в котором радости всего-то две штуки — Олин день рождения, да ее — Ленкин. Оля февраль почти начинала, празднуя десятого числа, а Ленка заканчивала, в аккурат двадцать восьмого. И разница в две недели была у них предметом дежурных шуток. Правда, сама Оля свой день праздником никак не считала, и вечно из года в год, сколько были они знакомы, десятого числа у нее то ссора с родителями, то непонятки с сестрами, или просто — настроение жуткое. Ленку это удивляло. Ну да, зима, самая такая паршивая, с ледяными ветрами, зимними стылыми дождями или скудным колючим снежком. Но ведь единственный день в году, который принадлежит только тебе. Твой день. Значит, хоть этим февраль становится лучше, а лето и весна — там и без именин полно всяких радостей.

— Чего будешь делать, десятого? — спросила Ленка в автобусе, качаясь рядом с Олей в душной толпе, вперемешку горячей и стылой.

Оля пожала плечами. Сказала привычное:

— Та…

Ленка терпеливо ждала. Через четыре остановки вышли, и, наклоняя головы, отворачивая лица от укусов ветра, быстро пошли к тяжелым дверям под бетонным козырьком.

— Пленку, — спохватилась Ленка, — надо пленку дощелкать, чтоб проявить. Рыбища, не падай духом, мы с тебя кинозвезду сделаем, хочешь? На улицу не пойдем, в хате пощелкаем. Со вспышкой. Портреты! Клево будет.

— Та, — раздумчиво ответила Оля, открывая дверь и стряхивая с рукавов белую мокрую слякоть, — ну…

— Надо только подумать, где. А то на всех фотках мой диван и ковер с тиграми.

Они ушли в самый дальний угол гардероба, выискивая вешалку поуютнее. Повесили пальто и теперь шарили в карманах, вынимая мелочь, чтоб ее не вытащил кто-нибудь другой.

— У меня нельзя, — сказала Рыбка, — батя возбухать начнет, ну его. Викочку давай раскрутим. Она чето дуется снова. На нас.

— Не Викочка, а сто рублей убытку, — согласилась Ленка, — надо ее вытащить на дискотеку, мы видишь какие стали учоные деффки, с нового года что, два раза всего и были?

Оля покивала. И не стала, как Ленка опасалась, упрекать ее в том, что не поддерживала компанию. Дискотечные вечера для обеих отошли на второй план, из-за парней, мысленно усмехнулась Ленка, поднимаясь следом за Олей по лестнице и мелькая в зеркалах светлой копной волос. Вот только ее подруга не знает, что Ленка имела глупость влюбиться в мальчишку, совсем зеленого, да еще и брата. Нет уж, никому она об этом не расскажет, обойдутся. Ленка представила, как изменится у Оли лицо, и она посмотрит с выжидательным удивлением, требуя объяснений.

— Кто с Викусей поговорит? — спросила Оля и закричала в раскрытые двери кабинета, — Настя, я щас, место держи мне!

— У них сегодня УПК, я позвоню ей вечером, — Ленка помахала рукой и побежала в другой конец коридора, где за фанерной перегородкой орали и бесились пацаны, готовясь к уроку военной подготовки.

От Панча так и не было никаких известий. И Ленка совсем потерялась, не зная, как быть. Если бы не это вот — брат, младший, она, наверное, набралась бы терпения и просто ждала дальше. Ну мало ли, подумала бы умная Ленка, мало ли, что там у него. Одновременно понимая, что скорее всего маялась бы еще сильнее, ревновала бы. Там тоже девчонки. А он красивый. Но тогда она хотя бы знала, как себя вести, пусть глупо, но как то бывает: влюбленная дурочка, ревнует своего парня, может обидеться, наброситься с упреками. А тут совсем все непонятно. Было такое ощущение, что с каждым днем прошлое неумолимо утекает, волной, которая уходит от берега. И чтоб все вернулось, нужно новое. Телефонный разговор. Или письмо. Хоть что-то кроме памяти, которая все меняет, постоянно. То Ленке кажется, что оба они чувствуют одно и то же. А на другой день думает с раскаянием, он же совсем мальчишка, наверное, просто живет себе дальше, смеется, учится, ходит на свои процедуры и мечтает выздороветь. И тут она, здрасти-здрасти, ах мой драгоценный братишка, как ты там, это я, Ленка Малая. Ле-на. Ма-ла-я.

Ложась, она слышала его голос, сердце сначала замирало сладко, пробуя каждый слог, будто катая по языку леденец, и вдруг сильно кололо, так что она вздрагивала, недоумевая и злясь. А потом острое стало проходить, оставляя взамен виноватую и мягкую печаль. Ленка винила себя за то, что внутри все происходит так быстро и сильно. Настолько сильно, что пришлось самой отталкивать недавнее прошлое, пусть оно уходит, дальше во времени, не мучает ее.

— Дурак ты, Валик Панч, — шептала, садясь в постели, и слушая, как недоуменно отзываются пружины в животе старого дивана, — что ж ты такой дурак? Ну два слова, по телефону. Или письмо, маленькое. И я буду просто жить дальше, знать, ты там есть и меня не забыл.

И падала навзничь, кусая губы. Хотелось заплакать, но глаза были сухими, будто в них песок.

— Каткова! — ворвался в уши скрипучий голос Кочерги, и все крики примолкли, а Ленка, очнувшись, подняла голову, придерживая рукой дипломат на подоконнике.

— Вместе с патлами ты себе и уши… это…

— Выбелила, — подсказал за квадратной спиной Саня Андросов и присел, отпрыгивая в сторону, когда Кочерга резко обернулась.

Но у завуча было более важное дело, чем ругать Саньку, и она снова уставилась на Ленкины волосы и распахнутую военную рубашечку.

Девочки любили уроки начальной военной подготовки, потому что в эти дни положено было приходить не в скучных коричневых платьях, а в юбках и рубашках цвета хаки, и под рубашки они надевали всякие блузочки и майки, чтоб на переменках покрасоваться, не застегивая зеленых пуговиц.

Ленка вздохнула и подняла было руки — застегнуть рубашку. Но лицо мерзкой тетки было полно такой ненависти, что она передумала.

— Вам чего, Инесса Михална? — спросила ласково, поправляя волосы.

— Рас… рас…пустила тут! — задохнулась Кочерга, бесцельно водя по бокам короткими ручками и сжимая корявые кулачки, — как… как… девка какая…

— Начнется урок, я застегнусь, — безмятежно ответила Ленка, а внутри уже все привычно мелко тряслось, — и галстук надену, и булавочкой пришпилю. Вопросы есть?

— Тебе! — заорала Кочерга, — тебе вот! Экзамены! Выпускной! А ты, у-у-у, вырядилась, и патлы твои!

Звонок на полминуты заглушил вопли. Ленка молча смотрела на багровое лицо и открытый рот. Удивительное, конечно, дело. Когда она пришла в школу после каникул, то на каждом уроке, от каждого учителя выслушала всякое. И все про бедную свою башку нового цвета. На первых двух уроках ей еще хотелось встать и крикнуть в ответ, эй, очнитесь, я ведь все та же Лена Каткова, и под этими белыми волосами те же мои мозги, нормальные, между прочим, мозги, которые вашу школьную программу вполсилы щелкают. А дальше уже и не хотелось. Было в Ленке с самого сопливого детства тяжелое такое упрямство, из-за которого мама в ошеломлении качала головой и разводила руками, после бесполезных попыток Ленку наказать.