Робин Слоун - Закваска

Рядом с ними за небольшим столиком сидела женщина — Дебора Палмер-Грилл, королева тренировочного этажа.

ДПГ прищурилась.

— Так, значит, ты собралась решить задачу с яйцами.

Я медленно кивнула.

— Мы тут много яиц поразбивали.

— Я попробую что-нибудь другое.

— Больше, чем ты можешь себе представить. Полные мусорные баки скорлупы. Полные!

— Я принесу вам буханку хлеба, — сказала я, демонстрируя больше уверенности, чем у меня было на самом деле. — Идеальную буханку, которую испечет вот этот… чувак, — я похлопала по ближайшей руке.

— Не этот, — сказала ДПГ, — он же новый. Тебе вон тот, дальний, — это Витрувианец‐три, ему уже год. Тебе надо заполнить эту анкету. Эту руку использовали в Центре по контролю заболеваемости, так что на твоем месте я бы хорошенько ее вытерла.

Рука прибыла ко мне на летное поле на грузовом поддоне, обернутая в пластик, как мумия в бинты. Курьер, который ее привез, ждал нас снаружи, и когда мы вышли из башни, на лице его блеснуло явное облегчение. Лили Беласко сама повезла руку дальше — она сидела за рулем автопогрузчика и хихикала.

От: Бео

Это странно — что закваска поет?

Когда я был маленький, мне это не казалось странным. Сейчас мне двадцать три (а тебе сколько лет?), и да, я понимаю, что обычные закваски так себя не ведут. Но я по-прежнему не считаю, что это самое необычное в нашей закваске (я не пытаюсь уйти от ответа, это правда).

Каждый раз, кормя закваску, я чувствую трепет: твоя закваска, моя, моей матери и ее матери — это все одно, и ему очень много лет. Бессмертие удивительнее пения, если хочешь знать мое мнение.

А Леопольд говорит, это просто какая-то странная фигня с пузырьками углекислого газа.

А еще Чайман дал мне официальное разрешение поделиться его новым треком — прикрепляю его.

Ознакомительный период в Мэрроу-Фэйр оказался менее основательным процессом, чем я ожидала, учитывая, что мне дали место в бывшем оружейном складе чуть ниже уровня моря. Лили Беласко показала мне, где туалеты и запасные выходы — в нескольких направлениях, но не во всех, а затем вложила мне в руку фонарик. Она объяснила, что склад соединен с другими заброшенными зданиями, и не все из них отмечены на карте.

— Но радиации уже нигде нет, — уточнила она. — Честно.

Я решила сориентироваться сама. Главный вестибюль был хребтом Мэрроу-Фэйр, а лимонная роща под стеклянной крышей — ее центральной чакрой. Дальше из вестибюля открывались проходы и коридоры, уводящие из розового света в темноту. В ходе их исследования я обнаружила:

— камеру, где в полиэтиленовых пакетиках, полных черной грязи, буйно росли плотные скопления грибов с широкополыми шляпками;

— сверчковую ферму! Самих сверчков я не видела, но услышала оглушительный стрекот в темноте. Я развернулась и ретировалась;

— одинокое лимонное дерево, заброшенное и засохшее;

— приставную лестницу, ведущую в люк на крыше. Сунув туда голову, я нос к носу столкнулась с одной из коз, которые паслись на летном поле. Коза посмотрела на меня скептически (козы всегда на всех косо смотрят);

— исполинских размеров транспортную рампу, такую широкую, что по ней мог свободно проехать любой грузовик или что-то в этом роде с (ядерным?) оружием. Я поднялась по рампе и оказалась на задворках ангара «Алгебра», переливающегося в свете лампочек. Пивовары перекатывали кеги на подставках и перешучивались насчет последней игры «Голден Стейт Уорриорз».

Я прошла сквозь пивоварню, вышла обратно на летное поле и снова увидела коз, на сей раз вдалеке.

Я спустилась обратно, пересекла весь главный вестибюль и уперлась в гладкую бетонную стену — еще одна серая дверь с трафаретным рисунком, открывающаяся ключом-косточкой, — «НИ СПЕРЕДИ НИ СЗАДИ». Дверь вывела меня к сияющей воде, ночному небу и крошечному бетонному пирсу, возле которого стояла широкопузая лодка, а внутри — знакомые лица. На ней я вернулась в Сан-Франциско — лодка шла расслабленно и неторопливо, — а капитан рассказал, что каждый день курсирует между МэрроуФэйр и Сан-Франциско. Он выдал мне листок бумаги с расписанием, его именем — Карл и названием лодки — «Омебуши».

Первый рейс в расписании — в шесть утра из Эмеривилла.

— Это самый ранний? — спросила я.

— А вам надо раньше?

Я сказала, что, возможно, да.

Он отрывисто кивнул.

— Значит, нам с Буши придется поработать побольше. Я скажу Беласко.

Еще я встретила своего круглолицего соседа с пикника. Его полное имя было Гораций Портасио, он был библиотекарем Мэрроу-Фэйр, а также отвечал за еженедельную новостную рассылку.

На козырном месте, прямо у лимонных деревьев, через дорогу из желтого скотча, он устроил свою собственную рощу из темных книжных шкафов, а за ними — гору картонных коробок, наполненных тысячами меню из разных ресторанов — от выдающихся до никому не известных. Всегда, когда я проходила мимо коллекции Горация, кто-нибудь увлеченно листал меню, зарываясь в коробки с ожесточением диджея, выбирающего пластинку.

Я представилась еще раз и объяснила, что теперь официально здесь работаю. Гораций поднял палец (минуточку!), исчез в недрах книгохранилища, а затем появился снова, с шаткой стопкой книг в руках. Как он собрал ее с такой скоростью — в голове не укладывалось. Может, у него были заранее заготовлены тематические подборки для каждого? Он сел и принялся раскладывать книги.

— Вот тут у нас репродукция брошюры, которую издала гильдия пекарей, Лондон, примерно, хм, тысяча шестисотый год, очень мило. И «История еды». Она довольно современная, — с явным сожалением сказал он, — но там хороший кусок про выпечку. А тут у нас… А, точно… — он бухнул на стол целую папку. — Тут у нас записки Эдварда Брауна о «Книге Хлеба Тассаджара». Красивый почерк, правда? Только не вытаскивай отдельные страницы. Ну и конечно, тебе стоит прочесть Ибн Бутлана. Вот здесь его классический труд, «Такуинум Санитатис», напечатан около тысяча пятисотого. Там есть место, где он ратует за цельнозерновую муку, и я склонен подчиняться. Ну и конечно… — Гораций пролистал «Такуинум Санитатис» в поисках нужной страницы, нашел и повернул книгу ко мне. — Вот это, — сияя, сказал он, — первое печатное изображение моркови.

Книга выглядела очень старой, и мне не хотелось ее брать.

— Возьми-возьми, — воскликнул он. — Это же просто основополагающий документ.

Я глянула на текст под картинкой.

— Но я не читаю по-латыни.

Гораций умерил пыл.

— Ладно, эту можешь оставить, но остальные возьми.

На следующий день я приплыла из Сан-Франциско на «Омебуши», открыла дверь ключом-костью, загрузила транк в память своего отремонтированного Витрувианца‐3 и следующие шесть часов провела, обучая его замешивать тесто.