Виктор Устьянцев - Премьера

— Проснулись?

— Да. Доброе утро! Я вчера так быстро заснула, что, кажется, даже не дослушала вас. Извините!

— Ну что вы, что вы! У вас же такая работа, я понимаю, вы очень устаете. Это я виновата, совсем вас заговорила, обрадовалась, что есть с кем поговорить. — И грустно пояснила: — Я ведь все одна да одна, Сашеньке стараюсь не мешать… Как вам спалось?

— Очень хорошо, спасибо, — искренне поблагодарила Антонина Владимировна. — Я уже не помню, когда так крепко спала. Но знаете, у меня катастрофа: пополз чулок, а мне с утра на репетицию, домой не успею заехать. У вас не найдется иголки и нитки, чтобы поднять петлю?

— Какая же я женщина, если у меня даже иголки не найдется? — всполошилась Серафима Поликарповна, поднимаясь и все еще пряча зеркальце за спиной. — Сейчас принесу.

Она с несвойственной ей прытью сбегала в свою комнату и принесла иголку, катушку со светло-коричневой ниткой — именно такой, какая была нужна, и деревянный грибок для штопки.

Антонина Владимировна вернулась в гостиную и принялась за дело. Вскоре туда заглянула Серафима Поликарповна и, посмотрев на ее работу, заметила:

— Э, милочка, да вы совсем не умеете это делать, — не осуждающе, но все-таки огорченно воскликнула Серафима Поликарповна.

— Не умею, — упавшим голосом призналась Антонина Владимировна. — Я видела, как у нас девчонки поднимают эти петли, но сама не пробовала. Я, знаете ли, покупаю сразу три пары и, если один спустился, просто меняю.

— Три пары? — неподдельно удивилась Серафима Поликарповна. — А впрочем, это очень даже практично и совсем не расточительно. И как я сама раньше до этого не додумалась? Странно! Однако вот что, Тонечка, можно я именно так буду вас теперь называть?

— Разумеется!

— Так вот, я в этом деле имею уже кое-какую практику, поэтому им и займусь. А вы… ой, господи, там же гренки подгорели! — Серафима Поликарповна бросилась в кухню. Антонина Владимировна устремилась за нею, и обеих встретил жуткий запах сгоревшего масла и хлеба. Серафима Поликарповна, выключив газ, сдернула с погасшей горелки сковородку с ручкой, обожглась о нее, но донесла до стола, подув на обожженные пальцы, другой рукой схватила кухонное полотенце, обернула им ручку сковородки и вытряхнула содержимое ее в пластмассовое помойное ведерко. Потом распахнула окно настежь.

— Склероз! — воскликнула Серафима Поликарповна обреченно.

— Это я виновата, — тоже огорченно сказала Антонина Владимировна.

— Нет, я! — возразила Серафима Поликарповна так горячо, что Антонина Владимировна невольно рассмеялась.

— А что тут смешного? — вдруг обиженно спросила Серафима Поликарповна, подозрительно поглядев на Антонину Владимировну.

— Просто мы с вами напоминаем Бобчинского и Добчинского. Помните, у Гоголя?

— Помню, — совсем уж подавленно сказала Серафима Поликарповна, хотя ничего не помнила.

— Они были настолько вежливы, что никто не хотел входить первым, уступая место другому, — пояснила Антонина Владимировна, догадавшись, что Серафима Поликарповна не помнит.

— А, вот теперь вспомнила! — Серафима Поликарповна, наверное действительно вспомнив эту мизансцену, расхохоталась.

Антонина Владимировна, убедившись, что они в самом деле заклинили дверь взаимоуступчивостью, тоже рассмеялась громко.

— Т-с-с! — вдруг испуганно приложила палец к губам Серафима Поликарповна. — Сашеньку разбудим.

— А я и не сплю! — раздался за стеной голос Александра Васильевича, и он вошел в кухню во вчерашнем виде, лишь чуть более взлохмаченный. — «Над кем смеетесь, господа присяжные заседатели? Над собой смеетесь?» — процитировал он и, деловито осмотрев стол, сгреб с тарелки горсть гренок и впихнул их в рот, звучно всасывая каждую. При этом Антонина Владимировна успела заметить, что сверху у него двух зубов не хватает, отсутствие их как-то завершало впечатление его неухоженности, именно в этот момент она почувствовала сначала мгновенную, какую-то инстинктивную жалость к нему, а потом уж пригляделась внимательнее:

— Вы не спали?

— Я? А, нет… Да, не спал. Пойдемте-ка! — он взял ее за руку и буквально втащил в свой кабинет.

В кабинете синими слоями, напоминающими перистые облака, плавал табачный дым, при этом настолько густой, что Антонина Владимировна не сразу даже припомнила эту комнату и растерянно остановилась, но Александр Васильевич решительно взял ее за руку и властно потянул к большому столу. Усадив на стул, почему-то сердито сказал:

— Читайте! — Опять сунул руки в карманы, прошелся по кабинету и, нависнув над Антониной Владимировной, повторил:

— Читайте! — Ткнув в лежащий перед ней лист исписанной бисерным почерком бумаги с исправлениями и жирными вымарками, он выскочил за дверь.

Антонина Владимировна, проводив его изумленным взглядом, стала читать, с трудом отделяя вычеркнутое от невычеркнутого, и не сразу поняла, что это стихи. А это были стихи:

Стихи Антонине Владимировне сначала просто понравились. Потом она сообразила, что они имеют именно к ней самое непосредственное отношение, и удивилась. Потом, перечитав их еще раз, встревожилась: «Неужели это у него серьезно?»

И тут вдруг подумала, что до вчерашнего дня, собственно, почти не замечала Половникова, то есть видела его, конечно, но никак не выделяла из многих других мужчин, лишь иногда за что-нибудь стеснялась больше, чем перед своими партнерами, которых в принципе-то и за мужчин не принимала, но тем не менее держала на расстоянии, зная их весьма агрессивный характер.

«Собственно, писатели — те же актеры, только актер играет в одной пьесе одну роль, а писатель — все сразу, — недоверчиво подумала она и тут же усомнилась: — Но ведь, наверное, может случаться и такое, когда он не играет или играет только себя?»

И растерялась:

«Если у него, допустим, это серьезно, то я-то как?»

А почему она должна поверить, что у него серьезно? Стихи? Но стихи пишут не всегда искренне. Ведь и актеру иногда приходится играть роль, которая ему вовсе не свойственна или не очень нравится. Актер в своей сценической жизни играет столько разных ролей, что порой забывает: а сам-то он кто и какой?

«Но допустим, все это искренне. А я? Что же во мне-то? Может, и нет ничего…» Она вспомнила, как впервые увидела Половникова в приемной Заворонского, тогда он не произвел на нее никакого впечатления, лишь обратил на себя внимание тем, что с интересом прислушивался к их разговору с Федором Севастьяновичем Глушковым. Потом несколько раз видела его в пустом зрительном зале во время репетиций, встречала в коридоре дирекции. Пожалуй, впервые она как-то выделила его среди других, когда он вошел в большую актерскую гримерную, где она тогда что-то шила. После этого они стали здороваться, но ни разу не заговаривали. И только вчера на Плющихе…