Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

— Расскажите, — сказал Папаша Лютня, игнорируя инсинуацию председателя, — как обнаружили библиотеку?

— Товарищ Вэнь с женой, как обычно, работали в поле. Их дочь залезла в провал. Она библиотеку и нашла. Должно быть, вход съехал из-за таяния льда, — он вылил остатки чая в цветочный горшок на полу, а затем беззвучно поставил чашку обратно на стол. — Там внизу было тепло. На самом деле, поуютнее, чем дом, где они жили. Кто-то из деревенских шел через поле и увидел, как товарищ Чжу Ли исчезла, как под землю провалилась.

Председатель изучал его, не таясь. Папаша Лютня, не отступая, уставился на него в ответ. Выражение неумолимости, крывшееся за выработанным изяществом, полуприкрытыми глазами и мягким, потным носом было ему знакомо. Молчание между ними сделалось задумчивым. Папаша Лютня закрыл глаза, а затем вновь посмотрел на председателя. Он как будто вышел из кабинета и снова зашел — через другую дверь.

— Я знавал вас в Ставке. Тогда, в сорок шестом. Правильно?

Тот просиял от удовольствия.

Папаша Лютня продолжил:

— Вас завербовали в оркестр. Возможно, дело было в сорок четвертом, может такое быть? — теперь он так и видел эти глаза, эту блестящую лысую голову, за гобоем. Дирижер поехал по деревням вербовать молодежь, а его друг, Ли Дэлунь, учил их играть. «Да этим детишкам инструменты и не снились!» — говаривал Дэлунь. Новобранцы даже держали гобои и трубы смешно, прогуливаясь с ними, как с новыми подружками. — Ах-ха-ха-ха, — сказал Папаша Лютня, пытаясь прочистить мысли.

— Разве не славное было время? — сказал председатель. — Учиться играть на гобое посреди японского вторжения, меняя образ мыслей и каждый субботний вечер давая бальные танцы. Великие вожди любят вальсы. Это меня удивило.

— Тут музыкального ансамбля нет, — сказал Папаша Лютня.

— Нет, тут нет.

— А гобой еще у вас?

Молчание. Председатель замялся, не будучи уверен, не издеваются ли над ним.

— Да, — признал он.

— Старина Раз-два, — сказал Папаша Лютня, вдруг припомнив, как того зовут. Все они участвовали в одних и тех же сеансах самокритики, которые на самом деле представляли собой не что иное, как неприкрытые нападки друг на друга. Этот был строг — но не садист в отличие от некоторых других. — Мы вас прозвали Раз-два, потому что у вас никогда не выходило считать в уме.

Председатель рассмеялся. Это было так неожиданно, что Папаша Лютня дернулся и перевернул свою опустевшую чашку. Председатель тут же ее поправил.

— Вы правы. Мне это прозвище дал тромбонист, — сказал он. — Вот оно и пристало.

Папаша Лютня так хотел пить, что даже в глазах у него словно пересохло. Он видел перед собой и эту комнату — и все прошлые комнаты, в которых бывал, пытался увидеть, как совмещаются все двери и входы — но углы упорно не желали стоять неподвижно.

— Скажите, что вам надо, — произнес он наконец.

— Друг мой, вы неверно меня понимаете.

— Я хотел бы, чтобы мне позволили их посетить. Их содержат неподалеку?

— Товарищ, — сказал председатель, — это невозможно. — Он быстро заморгал, словно чувства его были задеты. — Их приговорили к трудлагерям на северо-западе. Тем временем у ревкомитета не было выбора, кроме как снести их хижину. — Раз-два встал из-за стола. — Вы должны понимать, как обстоит дело. Вас чествуют по праву! Герой кампании по земельной реформе, триумфатор, музыкант-пехотинец. В Ставке мы закалились, разве нет? Нас первых преобразили через борьбу. Как говорит Председатель Мао, подлинное восстание не бывает красивым и организованным. Подобные вам герои проторили нам путь. Я только иду за вами.

Как могли такие лестные слова звучать как издевательства? Кабинет был кошмарно чист и кошмарно светел.

— Еще чаю? — спросил председатель.

— Нет. Спасибо.

— Могу я вам еще чем-нибудь помочь?

Папаша Лютня встал, выпрямляясь во весь свой рост. Председатель неловко заерзал.

— Спасибо, товарищ, — сказал Папаша Лютня. — Вы очень нам помогли. Уверен, нам еще доведется побеседовать.

— Вот сейчас припоминаю, — сказал председатель. — Жена моего делегата встретилась с вашей супругой в автобусе, и, хотя ехать было всего день, они сблизились. С тех пор она присматривала за Чжу Ли. Доставила ее в безопасное место.

Стены вокруг Папаши Лютни вновь пошевелились.

— Берегитесь солнца, — сказал председатель словно бы сам себе. Он протянул руку, дернул за шнурок, и вентилятор снова завелся. — Вам стоит уже начать репетировать в тени.

Холод силой врывался внутрь. Хоть Завиток и выпотрошила свой чемодан и надела на себя всю свою одежду, с ним было никак не справиться. Вот и сейчас, у умывальника, она зачарованно смотрела, как ее руки погружаются под воду — а она ничего не чувствует. Словно это были чьи-то чужие руки. Она выдернула их из воды, глупо испугавшись, что пальцы разобьются. Все вокруг было не тем, чем казалось. Густо-синий воздух был словно бумажный.

Она делила длинную кровать с главой района, врачом, экономистом, офицером госбезопасности, школьной учительницей, юристом по налогам и переводчицей русской литературы. Ее саму прозвали «женой». В первую неделю она различала их по тому, как они спят: как вертятся, вскрикивают и храпят, как часто встают по ночам, насколько беспощадно втискиваются обратно — или спят неподвижно, как убитые. Нынче утром глава района, убежденная, что никаких преступлений не совершала, гадала, когда же ее освободят.

— Быть может, сегодня, — сказала она. — Но точно в этом месяце.

— Товарищ! Неужели вы не видите, что сама эта мысль делает вас идеальным кандидатом на перевоспитание?

Экономист, просидевшая тут дольше всех, была убеждена, что никто и никогда отсюда не выйдет.

— Я с одиннадцати лет посвятила себя партии! Без таких, как я, революции бы не было.

— Тс-с. Вы тут единственная еще мните себя революционером.

Прочие женщины захихикали, но главу района это не смутило.

— Я и не ожидала, что преступница вроде вас меня поймет. Партия — моя семья, и я скорее умру, чем предам ее.

После переклички они построились и пошли в столовую. Такое количество шагающих ног подняло в пыли форменную бурю; пыль окрасила воздух, припудрила полы и подсолила все, чего бы ни касались их губы. Завиток с переводчицей ели, сидя рядом. Переводчица жевала, крепко зажмурив глаза и благодарно постанывая, словно в своем воображении наслаждалась сочной утиной ножкой.

Накануне Завитку вручили уведомление от Биньпайского ревкома, гласившее, что Чжу Ли прописали на место жительства в Шанхае. Это сняло с Завитка такое бремя, что она, никогда не плакавшая, всех поразила постоянными рыданиями. О Вэне вестей она не получала — только слухи, что в мужском лагере недалеко отсюда никто не выжил. Трупы оставили в пустыне, без погребения. Завиток не позволяла себе в это поверить.