Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

Раздался гудок, и рабочие подавленно и смирно разошлись по местам на линии сборки.

Пробивая свою карточку, Воробушек взглянул на компостер и с удивлением обнаружил, что пропустил свой день рожденья. Накануне ему исполнилось двадцать восемь.

Восемь месяцев спустя Председатель Мао издал декрет, согласно которому города объявлялись бесполезными, а образованный класс следовало отправить «ввысь в горы, вниз в села», дабы они испытали на своей шкуре сельскую бедность. Все еще открытые университеты и средние школы приказывалось закрыть, все еще не отмененные занятия были официально закончены. Этому новому поколению предстояло стать героическими чжицин, «образованной молодежью». В начале 1969 года Воробушка вызвал руководитель трудколлектива и уведомил, что его переводят на фабрику в 1400 километрах к югу, в провинции Гуанси, и что распоряжение вступает в силу немедленно.

— Вы уже бывали на юге? — спросил его партиец.

— Не бывал.

— Вам следует быть благодарным партии. Они дали вам эту возможность верно послужить народу.

— Благодарю партию и нашего Великого Кормчего, Председателя Мао.

На сей раз он не был так наивен и не стал спрашивать, разрешат ли ему еще сочинять или нет.

Три дня спустя на Шанхайском вокзале, окруженном морем молодежи, его окликнула по имени какая-то женщина. Это оказалась Лин.

Доброта в выражении ее лица и очевидная радость при его виде удивили Воробушка, обнажив непривычную боль; он уже очень долго был совсем один.

— Воробушек, расскажи мне, где ты был. Ты хоть с кем-то поддерживал связь?

Его первым побуждением было скрыть правду.

— Нигде. Ни с кем.

— Ты знал, что Кай сейчас в Пекине? Он вмешался и позаботился о том, чтобы нас обоих отправили на юг, а не в угольные шахты на российской границе. — Она понизила голос. — Он там многого добился, регулярно играет для мадам Мао.

Воробушек не ответил, и она продолжила:

— Кай просил меня тебя отыскать. Он говорит, ты можешь получить место в Центральной филармонии…

— Но я больше не пишу музыку.

Лин пристально его разглядывала. Она смотрела на него со знакомой близостью, словно оба они были прежними людьми, словно их прошлое от настоящего ничего не отделяло.

— Мне месяца не хватало до защиты, — прошептала она. — А потом объявили указ, университет закрыли, и все. Почему ты не пишешь музыку? Вот послушай, я до сих пор помню… — Она напела ему на ухо, так тихо, что, наверное, никто не мог подслушать, фразу из Концерта для двух скрипок Баха, и ему захотелось прижать руку к ее губам, чтобы заставить ее замолчать — чтобы ее защитить.

Накануне Воробушек отправил три поспешно написанных послания: одно Большой Матушке Нож, которая застряла в Юймэне и пока еще не получила перевода назад в Шанхай; другое Папаше Лютне, которого интернировали в лагерь в провинции Аньхой; и третье Каю в Пекин. Той ночью в квартал нагрянули каратели из Шанхайского ревкома. Они выволокли всех из комнат и приказали заново обыскать все в поисках контрреволюционных материалов. Он отупело побросал все свои книги и музыку в костер, даже те три пластинки, что много лет назад подарил ему Вэнь Мечтатель. И те записи, которые до того спрятал под балками, Воробушек тоже сжег. Его дивная Симфония № 2, все еще неоконченная № 3 — все они пошли в огонь. Ничего не осталось. Он зачарованно, с тошнотворным облегчением смотрел, как конверты от пластинок и бумаги, как музыка и воображаемая музыка вместе свиваются в какую-то склизкую грязь.

В рюкзаке у Воробушка лежали только легкая куртка, две перемены платья, полотенце, туристический коврик, котелок и, потому что он дал Чжу Ли слово, Книга записей.

— А про Профессора ты что-нибудь слышала? — спросил он у Лин.

Та покачала головой.

— Даже тетя не знает. Его арестовали, и он исчез. И Кай разорвал с ним все связи… Ты слышал, что случилось с Сань Ли?

К платформе со свистом подлетел поезд.

— Да, — сказал он.

Сань Ли погиб — то ли выбросился из окна, то ли его столкнули. А затем, больше самому себе, чем ей, прибавил:

— Но поскольку никто не взял на себя ответственность, некого и прощать.

Она сказала ему прямо в ухо:

— Прощать смысла нет. Нам надо процветать.

Он и представить себе не мог, что она может иметь в виду под «процветать».

— Кай сказал, что нас отправляют в место под названием Холодная Канава, — сказала Лин. — Ближайший город там Хэчжоу. Никогда раньше о таком не слышала.

— Холодная Канава, — повторил он, желая заставить ее улыбнуться. — Вершина процветания.

— Товарищ Воробушек, как бы ты определил процветание? Я убеждена, что единственное возможное процветание — это свобода.

Двери вагонов с грехом пополам открылись. Люди ломанулись вперед. Лин вцепилась в его локоть, чтобы в давке их не разделили.

Чем дальше они отъезжали от Шанхая, тем больше ему казалось, что он рассыпается на куски. На каждой станции он шептал, как, возможно, шептало старшее поколение, призраку двоюродной сестры:

— Не уходи, Чжу Ли. В городе родных у нас больше нет. Останься со мной.

— Воробушек, она тут, — сказала Лин. — Чжу Ли нас не покинет.

Так что, когда спустя много дней в пути они прибыли на место, в Холодную Канаву, Чжу Ли как будто неким незримым образом вновь вернулась в жизнь Воробушка, в его сознание и существо. Год спустя они с Лин получили разрешение на брак. А еще через год на свет появилось их первое и единственное дитя — дочка, Ай Мин.

Весной 1970 года Большая Матушка Нож наконец-то вернулась в дом в переулке по Пекинскому шоссе. Там она обнаружила, что вся ее семья пропала. Исчезли даже господин и госпожа Ма; их олеандры одичали и сплошь заплели оба флигеля. Большая Матушка перебила всю керамику. Она предавалась этому с большим тщанием, первым делом избавляясь от любимцев, и все время распевала: «Товарищи, срубим ветви и листья мы обдерем…» Соседи решили, что она чокнулась, и при виде нее пятились назад в дома. Под конец, разбивая подаренную ей когда-то Папашей Лютней безвкусную вазу, она впала в отчаяние. Когда она топтала вазу ногами, самые маленькие осколки напомнили ей крошечные зубки.

«Творите революцию, — горько подумала она. — Уж я им натворю всем революциям революцию».

В спальне она нашла платье Чжу Ли и одну из соломенных туфель Папаши Лютни и так и села, не выпуская те из рук — она никак не могла взять в толк, что случилось. Все музыкальные инструменты и ноты пропали. Той же ночью она села на поезд, что шел на запад, в бедствующую провинцию Аньхой, куда Папашу Лютню направили в лагерь перевоспитания. На то, чтобы пробиться к нему, ушло три дня, а когда ей наконец это удалось, они рыдали, и спорили, и бессмысленно ссорились. Папаша Лютня не в силах был даже назвать Чжу Ли по имени; последние четыре года он скрывал от Большой Матушки самоубийство Чжу Ли и зашел так далеко, что даже выдумывал истории о ее местожительстве и достижении: При имеющемся стечении обстоятельств Чжу Ли не рекомендуется тебе писать. Ей предложили возможность поехать на учебу в Париж. Теперь Большая Матушка с ненавистью бросила ему в лицо эти слова. На это Папаша Лютня сообщил ей, что лично написал письмо Председателю Мао, который наверняка не знает, что творится во имя его. Общество пришло в упадок.