Джерри Спинелли - Stargirl. Звездная девочка

На протяжении всего дня Старгерл роняла монетки. Можно сказать, она была настоящим Джонни Яблочное Семечко [4] Джонни Яблочное Семечко ( Johnny Appleseed ) – житель США, ставший впоследствии фольклорным персонажем. Сельскохозяйственный энтузиаст, первым ставший сажать яблони на Среднем Западе Америки. – Примеч. ред . , только с мелочью: цент тут, пятицентовик там. Швыряла их на тротуар, клала на полку или на лавку. Даже четвертаки.

– Не люблю мелочь, – сказала она. – Она так… звякает.

– Ты представляешь, сколько так могла выбросить за год? – спросил я.

– А ты видел лица маленьких детей, когда они видят цент на тротуаре?

Когда мелочь в ее кошельке закончилась, мы поехали обратно к «Майка-моллу». По пути она пригласила меня к себе домой.

Арчи утверждал, что семейство Карауэй – совершенно обычные люди, но я все еще не мог представить, что Старгерл живет в обычном доме. Я ожидал увидеть сцену из жизни хиппи 1960-х. «Занимайтесь любовью, а не войной» и все такое. Мать в длинной юбке и с цветами в волосах. Отец с пышными бакенбардами, постоянно вставляющий в речь словечки вроде «Клево» и «Точняк, чувак!». Плакаты с «Грейтфул Дэд». Лампы с психоделическими абажурами.

Поэтому я на самом деле удивился. Ее мать в шортах, в безрукавке и босиком сидела за швейной машинкой, работая над русским крестьянским костюмом для постановки в Денвере. Мистер Карауэй стоял снаружи на стремянке и красил подоконники. Никаких бакенбард – да и почти вообще волос. Их дом мог принадлежать кому угодно. Мебель из гнутой лакированной древесины, коврики на половицах, юго-западные нотки: свадебная ваза в стиле анасази, репродукция Джорджии О’Кифф. Ничего такого, что бы сразу кричало: «Видишь? Вот откуда она такая!»

То же и с ее комнатой. Если не считать сине-желтого домика для Корицы в углу, то она могла бы принадлежать любой старшекласснице. Я встал в двери.

– Что? – спросила она.

– Удивляюсь, – ответил я.

– Чему?

– Я представлял твою комнату другой.

– Какой?

– Ну, не знаю. Более… похожей на тебя.

Она усмехнулась.

– Припорошенной вырезками заполнителей из газет? Материалами для открыток?

– Ну, что-то вроде того.

– Так это все в моем кабинете, – сказала она, выпуская Корицу, которая тут же шмыгнула под кровать. – А это моя комната.

– У тебя есть кабинет?

– Ага.

Она засунула ногу под кровать, а когда вынула, на ней сидела Корица.

– Мне хотелось, чтобы у меня было целиком мое место, где я могла бы работать. Поэтому я раздобыла себе такое место.

Корица выбежала из комнаты.

– И где оно?

Она приложила палец к губам.

– Секрет.

– Уверен, один человек точно об этом знает, – сказал я.

Она приподняла бровь.

– Арчи.

Она улыбнулась.

– Он говорил о тебе, – сказал я. – Ты ему нравишься.

– Он для меня много значит. Он мне как дедушка.

Осматривая комнату, я остановил взгляд на двух любопытных вещах. Первой была деревянная чаша, в которой лежали волосы соломенного цвета.

– Твои? – спросил я.

Она кивнула.

– Для птиц. Строительный материал для гнезд. Я выношу их весной. Я так делаю с детства. На севере больше дел, чем здесь.

Другая любопытная вещь стояла на книжной полке. Это была крохотная повозка размером с мой кулак, сделанная из дерева и похожая на старинную игрушку. Она была загружена мелкими камешками вроде гальки. Еще несколько камешков лежали у колес повозки.

Я показал на нее.

– Собираешь камешки, или что?

– Это моя повозка счастья, – ответила она. – Вообще-то ее можно было бы с тем же успехом называть повозкой несчастья, но я предпочитаю счастье.

– И в чем ее смысл?

– Показать, как я себя чувствую. Когда что-то делает меня счастливой, я кладу в повозку камешек. Если что-то делает меня несчастной, то вынимаю. Всего камешков двадцать.

Я насчитал три на полке.

– Значит, в повозке сейчас семнадцать?

– Верно.

– Значит, сейчас ты довольно счастлива?

– Снова верно.

– А какое было самое большое число камешков в повозке?

– Ты только что посчитал, – лукаво улыбнулась она.

Теперь они мне уже не казались кучкой камешков.

– Обычно они распределяются более-менее поровну. Десять там и там. Туда-сюда, туда-сюда. Как в жизни.

– А насколько пустой бывала повозка?

– Ну… – она подняла лицо к потолку и закрыла глаза. – Однажды там лежали только три камешка.

– Правда? У тебя ? – поразился я.

– А почему этого не может быть? – посмотрела она на меня.

– Ты кажешься не такой. Не из тех…

– Не из тех, кто что?

– Не знаю… – я подыскивал верные слова.

– Не из тех, у кого три камешка в повозке? – предложила она.

Я пожал плечами.

Она взяла один камешек с полки и с улыбкой опустила его в повозку.

– Ну что ж, называй меня мисс Непредсказуемость.

Я остался у них на ужин. Трое из нас ели мясной рулет. Четвертый – догадайтесь кто – оказался строгим вегетарианцем. Она ела рулет из тофу.

Родители называли ее Старгерл или Звездочка так беззаботно и между делом, как если бы ее звали Дженнифер.

После ужина мы сидели на крыльце. Она вынесла фотоаппарат. У дома через улицу играли маленькие дети, две девочки и один мальчик. Она сняла несколько кадров.

– Зачем ты это делаешь? – спросил я.

– Видишь мальчика в красной кепке? Его зовут Питер Синкович. Ему пять лет. Я составляю его биографию. Как бы.

Она поразила меня уже в десятый раз за день.

– Биографию?

Питер Синкович разъезжал по дорожке у своего дома на четырехколесном пластмассовом банане; две девочки с визгом гонялись за ним.

– С чего вдруг тебе это делать?

Она сделала кадр.

– А ты разве не хотел бы, чтобы кто-нибудь подошел к тебе сегодня и вручил альбом под названием «Жизнь Лео Борлока»? А там внутри записи обо всем, что ты делал в такой-то и такой-то день, когда был маленьким. С того времени, о котором ты ничего не помнишь. И еще фотографии, и даже кое-какие предметы, которые ты обронил, вроде фантиков от конфет. И все это сделала какая-то соседка, жившая через улицу, а ты и не знал, что она этим занимается. Разве ты в пятьдесят или шестьдесят лет не отдал бы целое состояние, чтобы получить такой подарок?

Я задумался. Прошло десять лет с тех пор, как мне исполнилось шесть. А кажется, как будто столетие. Она права в одном: я не так уж много помню о том времени. Но меня это особенно и не заботит.

– Нет, – ответил я. – Не думаю. Да к тому же его родители наверняка занимаются этим. Семейный альбом и все такое.

Одной из девочек каким-то образом удалось отнять у Питера Синковича его банановый автомобиль. Питер заорал во весь голос.

– Не сомневаюсь, – сказала Старгерл, делая еще один снимок. – Но эти фотографии постановочные и делаются специально. Они не такие реальные, как эти. Однажды ему понравится этот снимок – как девочка отбирает у него машинку и уезжает на ней. Я не слежу за ним так пристально, как мы следили за Клариссой. Просто иногда поглядываю и пару раз в неделю записываю, что он в тот день делал. Поделаю так еще несколько лет, а потом отдам его родителям, чтобы они вручили ему, когда он станет старше и будет готов оценить подарок.