Ольга Фикс - Темное дитя

– Не страшно! Захочешь – приходи. Я тебя научу!

Прощаясь, он протянул Тёмке шоколадку. Заметил все-таки! Я уж сперва решила, что нет.

– Хорошенький какой мальчик, черненький. Хотя все-таки зря вы, русские девчонки, с эфиопами связываетесь. Беспутные они все! Что ты, не могла никого поприличнее в отцы ребенку найти?

Украдкой я показала Тёмке кулак, но она только захихикала с полным ртом, пуская шоколадные слюни.

На повороте нам с Тёмой пришлось посторониться – по дороге быстро двигался БТР, подминая под гусеницы все встреченное на пути. Сидевшие в нем солдаты громкими матюгами комментировали ситуацию.

– Снег! Танки! Матерящиеся русские солдаты! Господи, где я?! – простонал с трудом ковылявший за нами старичок. Ботинки его были полны снега, дырявый плащ развевался на ветру.

– Аба! (Отец!) – окликнули его с БТР. – Тебе куда? Залазь давай, мы тебя подвезем!

БТР встал, и оттуда сразу же протянулись руки, помогая старику забраться. Кажется, все-таки он был там, где нужно.

Вечером, когда мы с Тёмой сидели у плиты с зажженными конфорками и наслаждались скудной трапезой, в дверь неожиданно постучали. Я никого не ждала. Данька с парнями третьего дня уехали на работу в Мевасерет и застряли там из-за снега. А других живущих поблизости знакомых у меня не было.

За дверью оказался сгорбившийся под тяжелым мешком голем. С этим мешком, весь с ног до головы запорошенный снегом, голем показался мне похожим на Деда Мороза. Как настоящий Дед Мороз, голем скинул мешок с плеча, неспешно развязал его и начал доставать оттуда масло, сыр, колбасу, курицу, бутылку с вином, свежевыпеченные халы, капусту, клюкву, картошку, огурцы, помидоры, пакет молока, банку хумуса, неизбежные оливки, яблоки с мандаринами…

– Хозяин желает вам хорошей субботы! – важно проговорил голем, доставая откуда-то из глубины мешка большой продолговатый сверток. От свертка тянуло жаром. – Погоди! – предостерег голем. – Руки обожжешь. Мои-то из глины, им ничего не будет. Приготовь глиняный горшок или супницу керамическую потолще.

Мы с Тёмой беспомощно переглянулись.

– Ну хоть кастрюлю какую-нибудь чугунную.

– Это подойдет? – Тёма с трудом выволокла на середину комнаты казан для плова.

Голем радостно закивал, мол, как раз то, что нужно, наклонился и аккуратно развернул сверток над казанком. Взметнулись красные язычки пламени. Запахло костром. В комнате сразу сделалось ощутимо теплее.

– Что это? – ахнула я, подходя поближе и с любопытством заглядывая внутрь.

На дне казанка весело полыхали тонкие зеленые веточки.

– Да, вишь, неопалимую купину ветром пообломало. Хозяин сказал, чтоб я людям эти ветки снес, у кого, значит, электричество отказало. Они, ветки-то, пока свежие, хорошо горят, без дыму и не сгорая. Ну, как высохнут совсем, истлеют, конечно, в золу превратятся. Но до этого еще дней пять погорят, не меньше.

– А как же вы их несли? – удивилась я. – Почему они вам мешок по дороге не спалили?

– А завернуты были хорошо. Так, чтобы воздух не проникал. Какое ж горенье без кислороду? Ладно, пойду я. – Голем засуетился, завязывая мешок и опять вскидывая его на плечо. – До ночи мне еще много где побывать надо. Шабат вам, стало быть, шалом!

– Шабат шалом! – откликнулись мы.

Веточки потрескивали в котле, и в комнате было теплым-тепло, даже жарко. Я намазала кусок хлеба маслом, положила сыр сверху и только было потянулась за колбасой, как Тёмка цапнула меня за рукав:

– Ты что?! Не кошер!

– Да ладно тебе! – отмахнулась я. – Можно подумать, в первый раз. Да я всю жизнь так ем!

Но колбасу брать все-таки не стала.

Снег стаял, и почти сразу же наступила весна. Дни сделались ощутимо длиннее, прибавилось солнца, и почти не стало ветра с дождем.

Марокканец не обманул – взял меня на работу в свой магазин. «Пока на три месяца, а там посмотрим».

Оказалось, что считать ничего не надо и запоминать, сколько чего стоит, тоже – все делала за меня касса, нужно было только научиться с ней управляться.

У кассы был скверный характер. Поначалу она часто упрямилась и заедала. Я с ней ругалась, даже, когда никто не видел, била ее кулаком и пинала ногами. Постепенно до кассы дошло, что со мной шутки плохи, и мы с ней зажили душа в душу.

В первые дни хозяин порывался ко мне приставать, намекая, что, как мужчина, он всяко лучше эфиопа. Но узнав, что я Тёме вовсе даже не мать, а старшая сестра, хозяин немедленно проникся ко мне уважением. Тёмке, частенько забегавшей в магазин под видом темного курчавого малыша, перепадали от него печеньки и шоколадки.

Работала я не каждый день, а посменно, и в свободное время мы с Тёмой тусовались в сквере. Я надеялась, что, общаясь с другими детьми, сестренка потихоньку приучится сдерживать себя и обуздывать бесовскую часть своей натуры. У нее там появились друзья: чрезвычайно серьезный рыженький мальчик Эйтан, ниже Тёмки на голову, но по разговору казавшийся гораздо старше, и толстенькая косолапая девочка в бейт-яаковской форме.

С мальчиком Тёма обсуждала философские проблемы. Порой они даже хватались за щепочки и принимались старательно, высунув от напряжения язык, чертить на дорожке модели мира. «А дальше, дальше здесь что?» – «Ничего». – «А ничего не бывает! Дальше должна быть бесконечность!» – «А как это “бесконечность”?» – «Ну что ты, не знаешь, как бесконечность?! Это когда без конца! Смотри, это вот так, так и так…»

В конце концов разговоры им надоедали, и они с дикими воплями внезапно срывались с места и начинали носиться как оглашенные по парку, прямо по собственным чертежам, безжалостно втаптывая их в пыль, перескакивая через кусты и скамейки, песочницы, клумбы и спортивные тренажеры, круг за кругом, пока завод не кончался и оба не падали в изнеможении, хохоча, в траву.

И мне казалось, что затея моя удается – ведь бегая с Эйтаном, Тёма не то что не порывалась взлететь, она даже обогнать его ни разу не пыталась.

А толстенькая девочка просто ходила за ними молча хвостом. Поначалу я думала, что ей нравится Эйтан, а Тёмку она даже не факт что видит. Но нет, она прекрасно видела Тёму, отходила, когда надо было посторониться, старательно улыбалась, если Тёмка случайно бросала на нее взгляд.

Постепенно Тёма и Эйтан настолько привыкли к ее молчаливому присутствию, что стали оборачиваться к ней во время спора, переспрашивая: «Ведь правильно я говорю? Ведь так?», на что девочка, улыбаясь, важно кивала. Но сама она не заговаривала ни разу. Мы даже не знали, как ее зовут.

Однажды, в очередной прекрасный солнечный день, я уткнулась носом в читалку, а Тёма с приятелями с воплями носилась где-то поблизости. Мне послышалось, что Тёмин голос звучит как-то иначе. Но книга так захватила меня, что я не сразу оторвалась. К тому же я ни разу не слышала, чтоб сестренка на что-нибудь жаловалась. Если не считать случая с машиной, у Тёмы никогда ничего не болело.