Ольга Фикс - Темное дитя

– А на Тёмку вам, стало быть, плевать? Вы же обрекли девочку на страдания! Она ж теперь вечно будет метаться между двумя мирами!

– О-ля-ля! В твоем возрасте пора бы уж знать, что мир у нас на всех один. И что значит «обрекла на страдания»?! На жизнь, в смысле? Сама хоть поняла, что сказала? Не жить – значит не чувствовать. Не слышать, не видеть, не осязать. Не радоваться, не любить. Не валяться в траве, не нюхать цветов, не скакать на лошади, не плавать в море! Да мало ли что еще, тебе все перечислять?! Так, по-твоему, без этого лучше?!

– Но ведь вы ее совсем не любите!

– Кто тебе сказал? Ты что, и в любви разбираешься?

– Но… Как вышло, что ребенок два года жил в квартире один? Переживал, плакал, думал, что о нем все забыли…

– Ты о каком ребенке сейчас говоришь? Расспроси-ка ее, чем она занималась, пока никто не видел. Хотя вряд ли она тебе расскажет. Одиночество угнетало ее человеческую сущность? А пусть, не так много от нее проку.

– То есть вы сознательно…

– Оставь ты эту сознательность! Так получилось, и все. И что ты так привязалась к этим двум годам! Обыкновенный временной промежуток. Прошлое – прах, будущее – туман. Есть лишь настоящее, и длится оно мгновение. Так вот, за миг я даю дочери больше, чем ты за год. Вот простой пример – Тёма хочет собаку. Ты откладываешь деньги, прикидываешь, примериваешься, как оно все будет. Наконец все организовано, есть нужная сумма, ты приносишь домой щенка. Вы вместе вытираете лужи, убираете, чертыхаясь, изгрызенные ботинки. Учите щенка уму-разуму. Лечите его, если заболеет, ломаете голову, с кем оставить, когда приходится уезжать. Хочешь не хочешь, гуляете с ним дважды в день. Конечно, щенок теплый, он благодарно лижет вам руки и смотрит в глаза, с ним хорошо играть, его хорошо ласкать, когда есть время и настроение. Но посчитай сама, после всех хлопот сколько остается той чистой радости? Процентов десять, а то и меньше. А потом он умирает или по какой-то причине приходится с ним расстаться. Какое горе для юной души!

Я поняла, что Аграт надо мной издевается, но стиснула зубы и смолчала. Хватит, не дам больше ей себя запутать. Я знаю то, что знаю!

– Но вот я сама обращаюсь в собаку, чтобы порадовать свое дитя. И те несколько мгновений, когда мы играем, – одна лишь чистая радость без примеси горечи, радость, за которую не придется платить, ибо собака исчезнет в тот миг, когда надоест, и взгляд ребенка задержится на чем-то другом. Не умрет, оставив боль в сердце, – просто растворится.

Ты думаешь, я издеваюсь над тобой? А ты вникни в мои слова и поймешь, что я права. Кстати, Соня, а где твои дети? Ведь ты же их так любишь! Счастливы ли они тем, что ты их не родила?

В ушах у меня зашумела кровь. Еще секунда, и я бы вцепилась ей в волосы, выцарапала глаза. Да как она смеет?! В голову, что ли, она мне залезла?

– Что ж, девочки. – Аграт обворожительно улыбается парню, проходящему мимо. Парень останавливается, нерешительно улыбается в ответ. – С вами хорошо, но мне пора. Соня, так насчет твоих затруднений. Между прочим, Тёма прекрасно знает, где в доме деньги лежат. Тебе просто нужно было у нее спросить. Но ты, конечно, не догадалась.

Дома Тёма первым делом притащила мне конверт из плотной бумаги. Под ее пристальным взглядом я открыла его и вытряхнула на стол двести шекелей, пятьсот рублей, сто долларов и пятьдесят евро. Вслед за бумажками выкатилась маленькая монетка в один аглицкий фунт.

– Только-то? Тоже мне деньги! Спасибо, конечно, но наших с тобой проблем это не решит.

Я отложила пустой конверт, собираясь при случае выкинуть в мусорку. Тёмка захихикала и опять вложила его мне в руки.

– Думаешь, там что-то еще осталось? Ладно, поглядим.

На сей раз из конверта выпала двадцатифунтовая бумажка, пятьсот украинских гривен и какая-то незнакомая мне фиолетовая деньга достоинством в двести пятьдесят хрен знает чего. До меня стало доходить.

Я потрясла конверт – оттуда, словно на смех, выкатилась пригоршня разнокалиберных монет. Денежки заскакали по столу, спрыгнули с него и разлетелись по всем углам.

– Ничего себе! – ахнула я. – Они в нем что, не кончаются никогда?!

Тёма радостно закивала, улыбаясь во весь свой щербатый рот.

С некоторых пор у нее стали меняться зубы, спереди снизу выпало сразу два и сверху еще один. Правда, снизу один начал уже снова расти.

– Тём, а скатерть-самобранка у нас нигде случайно не завалялась? Ты скажи, а то до смерти неохота за ужин приниматься.

– Чего нет, того нет. – Тёма, совсем по папы-Сашиному, разводит руками.

Я подхватываю ее, тормошу, целую, начинаю кружить. Тёмка сперва смеется, потом вдруг принимается вырываться. Лицо ее сморщивается, словно от боли. Наверное, я слишком сильно сдавила ей руки.

Иногда мне кажется, что она моя. Что она одна из… Что её каким-то чудом вернули.

Мне было семнадцать, когда я забеременела. Я только поступила в институт и ежедневно выдерживала стычки с отчимом на тему, что он меня до скончания века кормить не нанимался. Побеги к Сережке в дни, когда его родители уезжали на дачу, были единственной отдушиной.

У Сережки я словно проваливалась в теплую и уютную щель между мирами – институтом, где я по первости терялась в бесконечных коридорах и огромных аудиториях, заполненных незнакомыми людьми, и маминым домом с его вечной нудьгой.

У Сережки было тихо. Никто не приставал, никто ничего от меня не хотел, а сам Сережка хотел того же, чего я сама. Мы почти не вылезали из постели, грызли принесенные мной шоколадки и бутерброды с кабачковой икрой, запивая их пивом и пепси-колой.

Когда я поняла, что залетела, паниковать не стала. Со всеми случается, не я первая. Сережка воспринял новость спокойно – ну ситуация, нужно из нее как-то вылезать. У меня первый курс, у него армия на носу, жилья своего нет ни у кого. Так что о ребенке и речи не было, мы даже слова такого не произносили. Я себе и думать запретила в ту сторону.

Мы поскребли по сусекам, и я пошла в платную клинику. Ту, что хвалило большинство народа. Светка так вообще успела два раза там побывать. «У них наркоз прикольный, тебе понравится».

Из-за этого наркоза я пришла к ним голодной. По телефону обещали, что, если УЗИ с анализами в порядке, все сделают в тот же день. Но на УЗИ выяснилось, что у меня двойня и нужен особый набор инструментов, который они сегодня не заготовили.

– Приходи завтра! – сказала врачиха. И добавила как бы вскользь: – А то смотри, может, это шанс передумать?

Я думала всю ночь. Раньше я ничего не знала да и знать не хотела о том, что делается у меня внутри. Многие знания – многие печали. Слово «близнецы» подхлестнуло против воли воображение. Фантазии и мечты преследовали меня. Одеяльца, кроватки, сдвоенная коляска. Я так и не уснула, а утром, в слезах, отправилась туда. Ведь другого выхода не было. У меня ни денег, ни семьи, ни даже дома, куда бы я могла их принести.