Вильям Козлов - Когда боги глухи

Вадим видел вблизи первого космонавта планеты — Юрия Гагарина, был в Звездном городке под Москвой, встречался и с другими космонавтами, наблюдал за их поразительными тренировками, занятиями, а вот на Байконуре ни разу не был, не видел этих людей непосредственно у ракеты. И когда руководство предложило ему полететь туда, Вадим с радостью согласился. Ему хотелось собственными глазами увидеть взлет могучей, ракеты, ее огненный след в небе, а потом приземление отделяемой капсулы на парашюте, хотелось пожать руки, если повезет, космонавтам…

Конечно, обо всем этом он не стал распространяться, лишь коротко ответил «артисту», что он никакого отношения не имеет к космосу. Называть свою профессию Вадим не любил — сразу начнутся расспросы: а где вы печатаетесь, что пишете? Как правило, почти никто из случайных знакомых его фамилии не слышал. Поначалу Вадим чувствовал себя обескураженным, но потом привык на такие пустяки не обращать внимания: тоже мне знаменитость! Это популярных артистов и спортсменов все узнают. Называешь в разговоре фамилии иных писателей, поэтов — и то многие никогда их книг не читали. Людям назойливо навязывают какие-то фамилии, книги — они упорно не читают. По-видимому, у некоторых существует некий подсознательный протест против искусственно раздуваемого вокруг того или иного избранника муз шума и бума. Помнится, один инженер в разговоре сказал Вадиму, что он предпочитает читать обруганные критикой книги, дескать, их не будут каждый год переиздавать, а обласканных писателей и поэтов всегда успеешь прочесть — их книги широко издаются!.. Чтобы не быть профаном, он много читал, даже то, что ему не нравилось. А когда пытался в кругу интеллектуалов спорить и доказывать, что тот или иной автор нашумевшей повести или романа ничего из себя как литератор не представляет, на него смотрели как на идиота… Жалкое подражание Эрнесту Хемингуэю, модернистской западной литературе выдавалось как откровение, новое слово. Действительно, прочитаешь поток рецензий и хвалебных статей на повесть или роман такого эпигона и невольно задумаешься: может, он и впрямь гений, а ты — дурак, ни черта не смыслящий в литературном процессе? Наверное, поэтому многие молчат, не возражают, не возмущаются, чтобы не показаться белыми воронами, хотя они-то как раз и смотрели в корень.

— Вам нужно коронки поставить на передние зубы, — огорошил его сосед, он уже несколько раз бесцеремонно заглядывал Вадиму в рот, когда тот разговаривал с ним, — Казаков решил, что у него просто такая привычка.

Зубы у Вадима были в порядке, после войны ему выдернули два коренных с одной стороны и один с другой, так их не видно.

— У вас неправильный прикус, — профессионально продолжал «артист», — вот вы и съедаете спереди средние резцы. Лучше сейчас поставить коронки, потом будет труднее, потому что вы уже разрушили эмаль… Когда кушаете горячее и холодное, чувствуете?

Такое случалось, но Вадим как-то не обращал внима нпя. Щербинку из-за скошенных в одном месте переднил зубов он давно заметил, но как-то не придавал значения, свистеть было удобно, даже не надо в рот пальцы засовывать…

— Вы дантист? — покосился на него Вадим.

— Техник-стоматолог, — уточнил сосед. — Имею честь представиться: Семен Семенович Хонинский. Сижу на зубах (эта фраза позабавила Вадима) тридцать два года. Вставлял задний мост самому… (он назвал фамилию известного московского артиста), о других примечательных личностях я уже не говорю… Без чувства ложной скромности признаюсь: в своем деле я — мастер. — Он это слово выделил, чтобы подчеркнуть, что он мастер с большой буквы.

Вадиму пришлось назвать себя, про свою профессии он не упомянул, но Семен Семенович, будто тетерев на току, стал бубнить про свою богатую практику, про знаменитых московских и ленинградских клиентов, про современную японскую технику, которую он за «бешеные деньги» достает по случаю. Вадим даже задремал под его монотонное бубнение, очнулся он, когда на табло замелькала надпись: «Пристегнуть ремни». Тело мягко стало вдавливаться в кресло, а сосед на полуслове замолчал. Вадим обратил внимание, как лицо его побледнело, костяшки пальцев, вцепившихся в подлокотники, побелили. Техник-стоматолог явно струсил. Он позабыл про Вадима и свой великолепный кабинет, где он вставляет знаменитостям золотые зубы, взгляд его стал напряженным и вместе с тем бессмысленным. Вадим тоже не любил летать на самолетах, но чтобы вот так испытывать животный страх… Едва лишь шасси чувствительно коснулись бетонной полосы, а спины их при резком торможении вдавились в кресла, на лице Хонинского снова заиграл румянец.

— Рад был с вами познакомиться, — как ни в чем не бывало заулыбался он. — На земле я как-то чувствую себя уютнее, чем на небесах. Я ведь сюда прилетел по печальному поводу… — он состроил на лице приличествующее выражение, — на похороны мужа моей старшей дочери… Странный молодой человек! Была возможность после университета остаться в Москве, сами понимаете, мои связи… А он, видите ли, гордый и самостоятельный! Захотел ехать по распределению и мою Розу увез на край земли. По специальности они оба педагоги, русский язык и литература… Романтика, просторы, рыбалка… Он, видите ли, всю жизнь мечтал ловить рыбу в реках и озерах, куда нормальный человек еще не забирался. Я подарил ему японский спиннинг с катушкой — это единственное, что он принял от меня… Ну и, видите ли, с Розой они преподавали в педагогическом техникуме, зять ловил свою дурацкую рыбу и был счастлив. О дочери я этого не скажу!

— Что же с ним случилось? С вашим зятем? — перебил Вадим, отстегивая ремень: пожалуй, дантист так и не доскажет эту историю до высадки.

— Видите ли (Вадим заметил, что Хонинский очень уж часто употребляет это слово), Костя утонул, — явно не испытывая горя, спокойно сказал Семен Семенович. — Он таки нашел глухое озеро, на котором никто до него не бывал. Нашел, чтобы там смерть свою принять: ветер ли, буря, но его резиновую лодку опрокинуло, и они с приятелем — таким же одержимым рыбаком — утонули. Какое счастье, что Роза не разделяла эту пагубную страсть! И спиннинг японский утонул… Знаете, сколько я за него заплатил? Сто пятьдесят рублей!

Дальше Вадим слушать не стал, он резко поднялся, схватил с сетки над головой спортивную сумку и втиснулся в узкий проход, по которому к трапу уже двигались пассажиры. Лишь на летном поле он вспомнил, что не попрощался со своим говорливым попутчиком.

Здесь тоже сияло солнце, но было прохладно, откуда-то тянул ветер, он шелестел листьями приземистых берез и лип, высаженных у одноэтажного здания аэропорта, полоскал флаг. От самолета веяло жаром, в турбинах что-то гулко потрескивало, по бетонке полз длинный бензозаправщик. А чуть в стороне тащил двуколку с горой разнокалиберных чемоданов маленький ишак с седой мордой. За вожжи держался худой старик с коричневым морщинистым лицом.