Вильям Козлов - Когда боги глухи

Вадим шел по Невскому в толпе прохожих, день выдался солнечный, между громадами зданий голубело небо, конец мая, а еще прохладно. Каждую весну Вадима неудержимо тянуло из Ленинграда в Андреевку. Обычно он уезжал туда в середине апреля, но в этом году задержался из-за сдачи рукописи в издательство: то редакторские замечания, то перепечатка на машинке. Закончив наконец работу, он испытывал полное опустошение, первую неделю запоем читал накопившуюся литературу, потом слонялся по городу, глазел на витрины магазинов, подолгу копался в книгах у букинистов, заходил в маленькие кафе, заказывал кофе с молоком и слушал, о чем говорят соседи. Это странное ощущение легкости и пустоты продолжалось недолго. На смену ему приходило беспокойство, сожаление, что надо бы еще поработать над рукописью… Вот шагает он в толпе, а никто и не догадывается, что через полгода появится в книжных магазинах его книга, может быть, кто-то из этих людей будет держать ее в руках, читать. Вадим не представлял, что бы он почувствовал, если бы увидел свою книгу в руках незнакомого человека. В Союзе писателей он встречал прозаиков и поэтов, у которых прямо-таки на лице было написано, что они люди интеллектуального труда, а у него ничего на физиономии не написано — обыкновенное скуластое лицо. Он больше похож на спортсмена, чем на писателя. Как-то Вика заявила ему, что на его внешности творческая профессия никак не отразилась. Собственная внешность Вадима никогда не волновала, он и в зеркало-то смотрелся, разве когда брился. Ушков не раз заявлял, что бездарности чаще всего выглядят импозантно и держатся величаво, а истинно талантливый человек удивительно скромен и прост. Правда, Вадим встречал в писательском кафе и таких молодых авторов, которые с полной серьезностью утверждали, что они — гении! Вычурно одевались, вели себя в обществе вызывающе, поносили классиков… И это все было в нашем мире! Трудно теперь удивить броскостью, нарочитой оригинальностью грамотного, начитанного читателя. Вдруг вспомнилась бабушка Вадима — Ефимья Андреевна и ее слова: «Без работы — как без заботы: и умный в дураках ходит».

Над башенкой Московского вокзала кружились ласточки. Наверное, они и щебетали, но в городском шуме не слышно было. Ну ладно люди скопились в городе, будто пчелы в улье, а вольным птахам что тут делать? В шуме толпы, грохоте транспорта, бензиновом чаду? Что им стоит взвиться в голубое небо и улететь на зеленые просторы? Так нет, тянутся к городу, к людям…

Вадим и не заметил, как оказался у дома Василисы Степановны. Она была дома — и как же ему обрадовалась! Он увидел на столе в комнате раскрытый чемодан, на стульях и диване-кровати разбросаны кофточки, юбки, платья. Василиса Степановна куда-то собиралась. Последнее время Вадим не так уж часто заходил к ней, наверное потому, что дома все образовалось и он и Ирина берегли достигнутые в Андреевке согласие и мир, а когда у человека все хорошо, он редко вспоминает родственников, друзей… В этом с огорчением признался себе Вадим, переступив порог.

— Опять с женой поругался? — чмокнув его в щеку, весело спросила Василиса Степановна.

— Я как раз сейчас подумал, что о близких мы чаще всего вспоминаем, когда беда грянет, — улыбнулся Вадим.

— Почему «мы»? — сказала она. — Будь честен и говори «я».

— Ты куда собралась? — поинтересовался он, присаживаясь на низкий подоконник.

— В девятнадцать тридцать отплываю на теплоходе на остров Валаам, — весело ответила она. — На трое суток. Много слышала про этот красивый остров, а вот только на старости лет собралась побывать.

Мало что осталось в Красавиной от Василисы Прекрасной. Некогда рослая, статная, она ссутулилась, на лице морщины, голубые глаза выцвели, уже несколько лет она носила очки в толстой черной оправе. Лишь ясная добрая улыбка напоминала о прежней Василисе Прекрасной. Замуж она так и не вышла, к Вадиму относилась, как к родному сыну, но старалась не надоедать ему своими телефонными звонками, приглашениями на чай. Все его произведения читала, на полке в ряд выстроились три вышедшие из печати книги Вадима Казакова, а также все журнальные публикации, у нее даже хранилась в ящике письменного стола папка с вырезками редких статей и рецензий на его книги. Все, что он написал, ей нравилось, особенно выделяла детскую книжку о войне.

— Садись к столу, — пригласила она. — Сейчас чай поставлю, поджарю яичницу с колбасой. Да, у меня есть в холодильнике бутылка чешского пива! — Говоря все это, она с улыбкой убирала в шкаф одежду. — Старуха, а вот захотелось приодеться… Там ведь танцы на теплоходе — вдруг какой-нибудь чудак пригласит старую учительницу? На школьный вальс? Как это у Шульженко? — Она весело пропела: — «Что? Да? Нет… Ох, как голова кружится! Голова кружится…»

Она будто помолодела, и Вадим от души заметил:

— Ты все еще Василиса Прекрасная.

— С годами ты все больше становишься похожим на своего отца, — погрустнев, заметила она. — Жаль, что не взял его фамилию.

— Это было бы предательством по отношению к Казакову, — сказал Вадим. — Он всегда был для меня настоящим отцом.

— Если хотя бы твой сын Андрей носил фамилию Кузнецова? — заглянула ему в глаза Красавина. — Вадим, пойми, это ведь несправедливо — забыть такого человека, каким был твой отец! Ты хоть знаешь, сколько у него было наград?

— Меня приняли в Союз писателей, — сказал Вадим. — И недавно сдал свой новый роман… Почему бы мне теперь не написать книжку про… отца?

— Ты давно собирался, — упрекнула Красавина.

— Но я так мало знаю о нем.

— Зато я знаю много… — Она встала из-за стола, достала из ящика письменного стола знакомую папку. — Я ждала, дорогой Вадим… Долго ждала, даже вот успела состариться. Но я не хотела тебя подталкивать, ты сам должен был созреть для этого. Тут письма, аттестат, наградные книжки… Кому и написать про него, как не тебе? Ведь в твоей повести о мальчишках есть один образ командира, напоминающего твоего отца… Разве это не так?

— Я даже не знал, что он делал в партизанском отряде…

— Такова судьба всех разведчиков: их мало знают, — вздохнула Красавина. — И чаще всего должное им воздают лишь после смерти.

— Теперь-то ты поверила, что он погиб? — спросил Вадим.

— Никогда меня не спрашивай об этом, — помолчав, попросила она.

Они просидели за столом до самого ее отъезда на пристань, Василиса Степановна все рассказывала и рассказывала о Кузнецове, об их первой встрече в лесу, тогда она готова была покончить с собой, о том, как он руководил партизанским отрядом, ведь Дмитрий Андреевич позже стал командиром, когда Кузнецова отозвали в Москву…

Провожая Красавину, Вадим уже твердо решил, что будет писать книгу об отце, погибшем в самом логове врага. Красавина рассказывала, что в ГДР встречалась с Гельмутом Боховым, который хорошо знал Кузнецова. Русский разведчик принудил его приземлиться на советской территории — Гельмут тогда летал на «юнкерсе». У Красавиной хранится его письмо с адресом. После войны Гельмут много лет был пилотом гражданской авиации. Он и рассказал Василисе Степановне о своем брате — Бруно фон Бохове, бывшем офицере абвера. Ведь немецкий разведчик незадолго до гибели Кузнецова встречался с ним. Красавина писала и ему — Гельмут сообщил ей адрес брата, — но ответа не получила… Папка с документами и письмами Кузнецова и Красавиной находилась теперь у Вадима. Василиса Степановна с радостью передала ему. Он-то отлично знал, что значит для нее эта папка.