Вильям Козлов - Когда боги глухи

Чуть не плача от злости на самого себя, он почти до утра проворочался на жесткой койке. Один раз он встал, подошел к двери, но так и не решился открыть ее. Наверное, перед самым рассветом он еще раз повторил свою попытку, но тут на печи заворочалась Ефимья Андреевна, и он поспешно юркнул под свое одеяло.

Когда он утром раскрыл глаза, бабушка сидела за столом, медный самовар пускал в потолок пары, в резной хрустальной сахарнице белели наколотые кусочки сахара. Держа блюдце в растопыренных пальцах, Ефимья Андреевна с улыбкой посмотрела на него и сказала:

— Сон милее отца и матери. Кому и подушка милая подружка!

Перед отъездом в Ленинград Павел Абросимов с чемоданчиком зашел попрощаться к матери. Было часов девять вечера, а поезд прибывал в Андреевку ровно в двенадцать. В прошлые приезды Павел останавливался у Ефимьи Андреевны, а в этот раз уговорил его остаться у них Иван Широков. У матери он был всего два раза: помог напилить дров, починил крышу в сарае, сколотил для кроликов пару клеток. Разговаривали они мало, все больше о хозяйстве да о погоде. Павел не чувствовал к ней никаких родственных чувств, приходил так, по обязанности. Да и Александра не проявляла к нему особенной любви, она всегда была к детям сдержанна. Даже когда Павел вручил ей красивый, в цветах платок, скупо кивнула и равнодушно убрала в комод. Она не спрашивала его про жизнь в Ленинграде, а он сам ничего не рассказывал.

Поднявшись на крыльцо, Павел потянул за ручку, но дверь оказалась на запоре. Это его удивило: обычно мать не закрывалась в эту пору. Мелькнула мысль повернуться и уйти, но что-то его остановило. Он постучал, потом сильнее и, наконец, нетерпеливо загрохотал в дверь носком ботинка. Дверь в сени распахнулась, прошлепали по полу, заскрипел засов. Лицо матери было оживленное, глаза светились, щеки раскраснелись. «Уж не прикладывается ли к бутылке? — неприязненно подумал Павел. — Вроде на нее не похоже. Сроду вина не любила…»

— Чего запираешься-то? — спросил он. Мамой он ее не называл, язык почему-то не поворачивался.

— Поясницу с вечера заломило, вот пораньше и собралась лечь.

— Я вообще-то попрощаться, — проговорил Павел, раздумывая, заходить или нет.

— Чайку-то хоть попей, — пригласила мать. — Я тебе кое-что сготовила в дорогу.

Он оставил чемодан на крыльце и прошел за ней в дом. На кухонном столе невымытая посуда с остатками еды, вроде бы пахло табаком. «Неужто на старости лет мужика завела?» — подивился про себя Павел. Будто прочтя его мысли, мать усмехнулась:

— Свет погас, пришлось монтера звать, а он без бутылки и зад не оторвет от табуретки.

Она быстро поставила самовар, принесла из кладовки снедь. Прижимая к полной груди буханку, большим ножом с деревянной ручкой нарезала хлеба, достала из буфета початую бутылку «московской», рюмку.

— Кто монтер-то? — просто так спросил он, без всякого желания усаживаясь за стол. Вчера Вадима Казакова провожали в Великополь, сегодня уже отметили с Иваном его отъезд, и вот опять за стол… К спиртному он не тянулся. Мать поставила перед ним одну рюмку, значит, напрасно он в мыслях грешил на нее.

— Лешка-лектрик, раньше жил в Кленове, — ответила мать, пододвигая ему соленые грузди.

«Для Лехи достала из подпола грузди…» — подумал Павел, вспоминая Лешку Антипова, с которым в детстве как-то раз подрался. Парень крепкий, вот только ростом не вышел. Лицо у него всегда красное, — любит выпить, — рот большой, зубы лошадиные, в плечах широкий, а короткие ноги кривые. Кажется, он женат на старшей дочери Лидки Корниловой, такой же длинной и тощей, как мамаша. Как же звать ее? Нонна или Надя? Видел на танцах, здоровался, а как звать, забыл.

— Когда снова то приедешь? — спросила мать, усаживаясь напротив.

— Как звать старшую дочку Корниловых? — думая о своем, поинтересовался Павел.

— Анютка… Приглянулась, что ли?

— Она выше Лешки-электрика на голову…

— Ты тоже облюбовал себе кралю, едва до плеча достает, — подковырнула мать.

«Вот деревня! — усмехнулся про себя Павел. — Все уже знают».

— Хорошие грузди, — пробормотал он, выпив рюмку и закусив сизым, будто отлакированным, грибом.

— Аль в Питере-то не нашлось подходящей девки? — выпытывала мать. — Зачем тебе нашенскую, деревенскую? Тебе надо, как батьке, городскую, ученую…

— Кто знает, что нам нужно? — глядя в окно, сказал он.

Почему-то всем всегда все ясно, что тебе нужно и как лучше поступить. Даже тем, кто сам свою жизнь не смог по-человечески устроить… Лида Добычина неглупа, начитанна. Ее мечта — стать театральным режиссером. Такая маленькая, хрупкая, а гляди — замахнулась на серьезную мужскую профессию! Ну разве можно представить ее в зрительном зале на репетиции с актерами? Кто ее будет слушаться? Вадим Казаков сделал такое уморительное лицо, когда она заявила, что будет режиссером, что Павел от души расхохотался. По том Вадим сказал ему, что в театральном искусстве она «шурупит».

— Мое дело маленькое, а только Лидка Добычина тебе не пара, — заметила мать, наливая в чашки крепко заваренный чай.

— Про Игоря так ничего и не слышно? — спросил Павел.

— Сгинул мой Игорек, такое время страшное было… — Она тяжко вздохнула. — Да и я, видать, виновата. Ну что поделаешь, коли я такая неласковая вам мать? Меня ведь жизнь тоже не баловала: нас было у матушки десятеро. В пять лет уже стирала, а в одиннадцать коня с сохой вдоль борозды водила.

— Ты со Шмелевым жила, — не удержался и упрекнул сын.

— Неужто я никогда не замолю свой грех? — помолчав, ответила она. — Видно, бог простит, а люди — нет. Сын-то родной и тот волком глядит!

— Ты хоть знала, что Карнаков-Шмелев — враг?

— У него на лбу не написано было. — Горькая усмешка искривила губы матери. — Он мне муж… И если хочешь знать, Григорий был мне лучшим мужем, чем твой родной батька!

— Пойду я, — поднялся Павел.

— До поезда еще не скоро, — взглянув на ходики, сказала мать.

— Может, зимой на каникулы приеду, — сказал он. — Чего тебе привезти?

— Белых сушек к чаю, — ответила мать.

— И всего-то? — удивился он.

— У меня все есть, хоть и без мужика живу, — с гордостью сказала мать.

Она проводила его до калитки, ни он, ни она не сделали попытки ни обняться, ни поцеловаться, даже руки не пожали друг другу.

— Пока, — сказал Павел.

— Ты бы не околачивался у людей-то, — упрекнула мать. — У тебя свой дом есть.

— Наверное, к ночи дождь ударит, — сказал Павел, глядя на узкие тучи над бором.

— Я уж не иду на вокзал, небось там провожальница ждет тебя?

Павел закрыл за собой калитку, подергал за ручку.

— Забыл петли заменить, на честном слове держатся, — сказал он и, не оглядываясь, зашагал вдоль ряда домов.