Вильям Козлов - Когда боги глухи

Стукнула в сенях дверь, послышался визг снега под тяжелыми шагами, а немного погодя в избу влетела порозовевшая с мороза ясноглазая Лида. Пуховый платок заискрился на ее голове, полы длинного пальто с меховым воротником в снегу — кувыркалась с кем-то, разбойница! Невысокая, голубоглазая, с вьющимися светло-русыми волосами, она нравилась парням. На танцах от них отбою нет, а вот нравится ли ей кто, мать не знала. Летом ее с танцев частенько провожал домой Павел Абросимов, он приезжал на каникулы. Девчонке пятнадцать, а парням уже головы кружит…

«А я сама-то? — вспомнила Люба, — В пятнадцать на вечеринках с парнями целовалась, а в шестнадцать уже замуж выскочила! Видно, вся порода наша — из молодых, да ранние…»

— Мам, а что это за дядька у нас был? Я его встретила у калитки. Вытаращил на меня глазищи и ухмыляется. Пьяный, да?

— С поезда приперся командировочный, спрашивал переночевать, да я не пустила. Я ведь не знаю, что он за человек, — спокойно объяснила Люба.

— Я уж на крыльцо поднялась, а он все стоит у калитки и глазеет на меня, — щебетала, раздеваясь, Лида.

— Пригожа ты девка, хоть и росточком невелика, — сказала мать. — Вот и смотрят на тебя парни и мужики.

— Он как-то по-другому смотрел, — задумчиво разглядывая себя в настенное зеркало в деревянной раме, проговорила девушка. — Ну чего во мне красивого? Щеки круглые, румяные, курносый нос, брови белые, надо подкрашивать, разве что глаза голубые да волосы густые, вьющиеся… — Она повернулась к матери: — У тебя волосы прямые, покойный тятенька смолоду был лысый, в кого же это я такая кудрявая уродилась?

— Садись чай пить, — изменившимся голосом сказала мать.

— Меня нынче больше всех девчонок в клубе приглашал на танцы Иван Широков, — щебетала Лида. — Смешной такой, ходит в клуб в бушлате, все про Балтийское море рассказывал. Он, оказывается, герой! Бросился в ледяную воду спасать матроса, упавшего в шторм за борт. Спас, а сам сильно простудился, вот и демобилизовали.

— Степенный парень, — отозвалась мать. — И хозяйственный — как вернулся домой, так все время стучит у себя во дворе: крышу перекрыл, крыльцо новое поставил, курятник… И на стеклозаводе его хвалят, говорят, карточка висит на Доске почета. Лучший электрик.

— Да ну его, — отмахнулась девушка. — Курит все время и ни разу не улыбнется. Не люблю я хмурых.

— Не хмурый он, а серьезный, — вступилась за Ивана Люба. — Веселые-то все больше к компании и водке тянутся, что толку от таких в семье? А Иван сам не пьет и дружбу с пьяницами не водит.

— Мам, а куда же он пойдет? — вдруг спросила дочь.

— Кто? — не поняла та.

— Приезжий дядечка. Где он будет ночевать?

— Нам-то что за дело. — Мать резко поднялась из-за стола и отошла к плите, на которой грелась вода для мытья посуды.

Неделю спустя после визита Леонида Супроновича в Андреевке похоронили двоих: старого Супроновича и скрывавшегося в лесу бывшего старшего полицая Матвея Лисицына. Яков Ильич почти год не поднимался с кровати, скончался от повторного кровоизлияния в мозг. Эта смерть мало кого удивила: парализованный Супронович, как говорится, давно дышал на ладан, всех поразила вторая смерть, вернее, жестокое убийство бывшего полицая. У Лисицына были прострелены обе руки, нога, грудь и голова. Приехавшим из Климова военным жена убитого Аглая рассказала, что ночью заявился к ней Леонид Супронович, велел вести в лес к мужу, который последний месяц скрывался в партизанской землянке на краю болота. Она пробовала отрицать, мол, не знает, где Матвей, но бандит пригрозил ей ножом, и они этой же ночью вдвоем отправились в лес. У Матвея всегда была при себе граната, но опытный злодей заставил ее, Аглаю, вызвать мужа из землянки. Когда он вышел, Леонид выскочил из-за сосны и сшиб его на снег, отобрал гранату, пистолет, нож, потом снова затащил в землянку, а ей велел дожидаться на опушке. Услышав выстрелы и крики мужа, она опрометью бросилась бежать. Наверное, бандиту было не до нее, он ее не преследовал. А может, потом и спохватился, да ее уже и след простыл. На другой день она все рассказала участковому. Взяла санки и вместе с ним отправилась в лес. Супроновича, конечно, не нашли, а убитого мужа она привезла в Андреевку. Еще там, а лесу, слышала, как Ленька в землянке орал: «Куда заховал, паскуда, добро?! Говори, не то душу по частям выну!»

Военные привезли на машине с собой овчарку, но протоптанная в снегу тропинка из леса выводила на большак, по нему ездили в Климово стеклозаводские грузовики. Тут собака и потеряла след. Спрашивали шоферов, дежурного по станции, но никто похожего на Леонида Супроновича человека не видел и не подвозил. Скорее всего, он той же ночью потихоньку сел на товарняк, проходивший через Андреевку, и, как говорится, ищи ветра в поле.

На поминках Якова Ильича захмелевший дед Тимаш, сколотивший для покойников оба гроба, толковал односельчанам:

— Видели, какой страшенный лик был у Якова Ильича? Усю физиономию перекосило, глаза на лбу, а сам синий. Истинный крест, прохвост Ленька отправил батьку на тот свет! Вдова-то говорила, что слышала ночью какой-то шум, а утром входная дверь оказалась отпертой… Сукин сын Ленька тайком пробрался к батьке наверх, а тот как увидел блудного сынка, так от расстройства богу душеньку и отдал. Он мне еще ранее толковал, что проклял убивца. Сынок-то в войну со своими дружками-бандитами обобрал родного батьку. Вот и помер хворый Яков Ильич от одного богомерзкого вида Леньки. Это от ненависти лик-то ему перекосило… Где ни пройдет бывший бургомистр, одни покойники остаются. Ишо Аглае повезло, что успела убежать от бандюги, он и ее бы приговорил, истинный крест!

Если Якова Ильича похоронили по всем правилам со священником, отпеванием, поминками, то Матвея Лисицына председатель поселкового Совета Михаил Петрович Корнилов не велел хоронить на общем кладбище, как врага народа, Аглая похоронила его на пустыре за околицей.

После февральских морозов пришла оттепель. Деревья сбросили с ветвей белые комки, испещрив наст маленькими кратерами. Ночами с шумом и грохотом, пугая ребятишек, съезжали с крыш слежавшиеся снежные глыбы. В полдень начинало повсюду капать, а к вечеру длинные заостренные сосульки вытягивались чуть ли не до самой земли. Ребятишки весело скользили с ледяной горки у водонапорной башни на досках, бегали к железнодорожному мосту на Лысуху, где можно было покататься на коньках. Полная луна высеребрила иголки на могучих соснах, что стояли напротив дома Абросимовых. На каменных округлых боках водонапорной башни слюдянисто поблескивала наледь. Протяжный паровозный гудок проходящего через Андреевку без остановки товарняка далеко разносился окрест.