Сара Бергман - Саалама, руси

Яна шла по коридору так быстро, что даже забыла поздороваться с идущим навстречу Зайцевым. Только перед самым кабинетом заведующего замялась и несколько минут переминалась с ноги на ногу, прежде чем решилась постучать.

Блажко сидел за большим деревянным столом и при ярком электрическом свете пролистывал огромные стопки папок — знакомился с новыми обязанностями.

— Степан Наумович, простите, можно с вами поговорить? — девушка неловко замерла в дверях, чувствуя, как голос теряет громкость под властным взглядом начальника.

Тот внимательно посмотрел на посетительницу, поджал уголки губ и неторопливо, со значением, кивнул. Яна аккуратно и бесшумно прикрыла за собой дверь, посомневалась немного, потом сделала шаг к столу.

— Степан Наумович, я прошу сменить мне куратора.

Девушка увидела, как лицо заведующего приняло удивленное и в то же время странно-смешливое выражение.

— Ну-ну, — он, с интересом разглядывая интерна, сложил руки перед собой: — И что же вас сподвигло? Чем-то недовольны?

Янка почувствовала липкое холодное омерзение к самой себе: она кляузничала. На своего куратора, хирурга, на женщину в тяжелой жизненной ситуации, которой было, конечно, не до интерна.

— Мне нужно учиться, — девушка начала нелепо и не к месту, скорее, продолжая собственные мысли, чем обращаясь к заведующему. — За четыре месяца в интернатуре я ни разу не ассистировала своему куратору и только три раза была в операционной. Я не критикую ее методы обучения, но совершенно без практики работать невозможно. — От этого зависело ее обучение, ее место хирурга. По-человечески ей было и противно, и неприятно закладывать Ливанскую, но не ее вина, что у той проблемы. И если Яна не позаботится о себе сама, никто не позаботится.

И все же, по мере, того как девушка говорила, ее голос становился неуверенней, и закончила она совсем неловко:

— Я понимаю, что поступаю не этично.

Но заведующий вдруг с неожиданным пониманием кивнул крупной головой:

— Ну, отчего же, вы правильно сделали, что пришли. Присаживайтесь, побеседуем, — он непреклонно указал на стул, и Яна нерешительно, глядя в пол, села на самый край.

29

13 октября 2015 года. Вторник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 10:30

— Ну, ругать я вас не буду, — Блажко, нацепив очки на самый кончик длинного острого носа, расписывался в разложенных перед ним листах. Ливанская, которую он вызвал в свой кабинет сразу после обхода, стояла перед столом заведующего, выжидательно глядя на начальника. — Это была ошибка Дины Борисовны, — Блажко высокомерно поджал губы, в голосе его так и слышалась спесивая самоуверенность. — Не стоило возлагать кураторство на такого неопытного специалиста, — он на секунду поднял равнодушные глаза.

Ливанская молчала. Больше всего почему-то задело то, как пренебрежительно Блажко говорил о Вениаминовой. Сидя в ее кресле, неторопливо прихлебывая чай, заваренный в ее чайнике.

— Ничего, не переживайте. Талантливых обучающих хирургов у нас много, так что без куратора не останется.

Разговор был унизителен. С одной стороны, черт бы с этим кураторством, меньше проблем. Но вздохнуть с облегчением мешала болезненная червоточина уязвленного самолюбия. И Ливанская продолжала молчать.

Янка с самого утра старалась на нее не смотреть, пряча лицо за монитором компьютера. Но обратить на это внимание, заметить, женщина, по своему обыкновению, не могла. Слишком много всего навалилось разом, мысли были не о том.

— Я временно переведу ее к Валерию Арсеньевичу, а там видно будет.

Девушка обратилась с заявлением, Блажко выслушал. Так как он по роду своей деятельности был обязан внимательно относиться к жалобам и проблемам интернов и создавать им максимально комфортные условия — пошел на встречу. Все правильно. И нет ничего более постоянного, чем временное.

— Прекрасно, — Ливанская сжала губы в тонкую злую полоску и расправила плечи. — Я могу идти?

Блажко пожевал губами, подумал, а потом желчно бросил:

— Идите. А, вообще, — уже в спину добавил, — Дина Борисовна слишком много вам позволяла. У меня в отделении любимчиков нет и не будет.

Женщина, не отвечая, захлопнула дверь.

30

Улица Чертановская. 22:15

Ливанская глянула на часы, раздраженно встряхнула их и прислушалась. Ей казалось, что она проспала, по меньшей мере, час, но прошло всего две минуты. То же самое было и пять минут назад, и десять. А часы исправно шли. Она резко перевернулась на другой бок и закрыла глаза. Теплый свитер душил и кололся, ноги неудобно упирались в подлокотник. В уши ввинчивался разжижающий сознание гул, он давил, натягивал нервы. Как назло, дома не было Юрки, при котором всегда работало радио или телевизор, доносились какие-то бытовые звуки, не стояла эта звенящая тишина.

И не казалось с такой очевидностью, что она сходит с ума. Ливанская снова глянула на часы, резко выдохнула и подорвалась с дивана. Бессонница дошла до предела — дальше некуда. Машинально, не думая и не вникая в смысл своих действий, женщина вышла из комнаты, открыла дверь в спальню.

Андрей не был в прострации и не смотрел в потолок бездумным взглядом. Он читал, облокотив тяжелый анатомический справочник на свернутое одеяло, трясущимися руками упрямо перелистывая страницы. Но Ливанская уже давно не замечала никаких изменений. Она автоматически, не осознавая этого, открыла шкаф, достала перчатки, инструменты, бинты, тампоны.

— Привет, — в его голосе не было силы, но он звучал вполне уверенно.

Но она не услышала, да и не могла. В последние недели Ливанская почти не заходила в эту комнату. Для нее жизнь будто замерла в середине сентября, закрутилась лентой Мебиуса, заставляя двигаться по замкнутому, путаному, неизменному кругу. Здесь больше не было Андрея, здесь был труп. Труп смердел и смотрел в потолок широко распахнутыми глазами. Она чувствовала этот запах, он висел в воздухе и разъедал ноздри.

— Привет, — Андрей повторил громче и повернулся в ее сторону.

Женщина ногой выдвинула из-под стола табурет и села возле кровати. Начала механически натягивать на руки перчатки.

— Ты чего молчишь?

Слов она не разобрала, не вникла. И говорила с собой. Какой смысл говорить с тем, кто умер?

— Сборник поменяю, — Ливанская сжала губы в тонкую полоску.

— Зачем? — Андрей с недоумение присматривался к женщине. На то, что она не заходит, Гадетский не обращал внимания, его это даже устраивало, давало возможность оклематься в одиночку, не позволяя все это видеть. Парень недоуменно и уже раздраженно повысил голос: — Мне ничего не нужно. Что на тебя нашло?

И тут впервые она агрессивно огрызнулась: