Матиас Энар - Компас

«Альмеи — голубое небо — женщины стоят перед дверями своих домов или сидят на циновках из пальмового волокна — сводницы рядом с ними — светлые одежды, одни поверх других, развеваются на горячем ветру».

Или еще хуже:

«Я кончаю с Сафьях Зугерах — очень испорченной, не знающей устали сладострастной юной тигрицей. Запачкал диван.

Второй заход с Кучук — целуя ее в плечо, я почувствовал у себя на зубах шарики ее бус, — ее орган напомнил мне бархатные валики — я ощутил себя рассвирепевшим хищником».

И так далее, все извращения, на какие только способны востоковеды. Думать о Саре, вкушая прозу (нечистую, само собой разумеется) хвастливого эротомана, способного, как я уверен, написать кошмар типа «ее вагина пачкала меня» , являлось настоящей мукой. Как Флобер мог так терзать Луизу Коле, понять невозможно; видимо, нормандский стилист был совершенно уверен в своей гениальности. Возможно, он, как и Фожье, считал свои заметки беспорочными, ибо втиснувшаяся в них непристойность не принадлежала реальности, оставалась на уровне научной либо туристической информации, лишавшей ее порнографической сущности и плоти: когда Флобер пишет «толчок, еще толчок, исполненный нежности» или «ее лобок, более жаркий, чем ее живот, обжигал меня, словно раскаленное железо», когда рассказывает, как однажды Кучук заснула у него в объятиях, а он от скуки стал на стене давить клопов, чей запах смешивался с ароматом сандаловых духов молодой женщины (черная кровь насекомых выписывала миленькие загогулинки на известке), Флобер убежден, что его наблюдения вызывают интерес, а не отвращение, — он удивился, когда Луиза Коле пришла в ужас от этого пассажа о пребывании в городе Исна [595] Исна (Эсне) — город на западном берегу Нила, в 54 км к югу от Луксора. . В письме, не менее мерзопакостном, он пытается оправдаться. «Войдя в Яффу, — рассказывает он, — я почувствовал аромат лимонов и одновременно запах трупов». Для него ужас повсюду; он перемежается с красотой; красота и наслаждение — ничто без уродства и болезней, их надобно прочувствовать вместе. (Эта рукопись настолько потрясла Луизу Коле, что спустя восемнадцать лет, в 1869-м, когда вся Европа устремилась на берег Нила, она отправилась в Египет по случаю церемонии открытия Суэцкого канала, — она увидит альмей и их танцы и посчитает это зрелище непристойным; ее неприятно поразят два немца, которых настолько загипнотизируют колокольчики в ожерельях альмей, что они исчезнут, пропустят пароход и объявятся только через несколько дней, «смущенные, изнуренные и улыбающиеся»; она непременно сделает остановку в Исне, чтобы увидеть, какие разрушения произвело время на теле бедняжки Кучук Ханем: она непременно возьмет реванш.)

Тяга к Востоку также является плотским вожделением, доминированием посредством тела, сладострастным устранением другого: о Кучук Ханем, танцовщице-проститутке с берегов Нила, мы знаем только то, что она обладала необычайной сексапильностью, а исполнявшийся ею танец назывался «Пчела»; помимо ее одежд, ее движений, субстанции ее вагины, мы не знаем о ней ничего, ни слов, ни чувств, хотя она, без сомнения, являлась самой знаменитой альмеей в Исне, а может быть, даже единственной. Однако у нас есть второе свидетельство о Кучук, американца Джорджа Уильяма Кертиса [596] Джордж Уильям Кертис (1824–1892) — североамериканский писатель. , посетившего город двумя годами ранее Флобера и опубликовавшего в Нью-Йорке свои «Nile Notes of a Howadji» [597] «Записки путешественника по Нилу» (англ.) . , где он посвятил Кучук две главы; две исполненные поэзии главы, насыщенные мифологическими отсылками и сладострастными метафорами (О, Венера!) , где тело танцовщицы уподобляется извивающейся трубке наргиле или змею, повинному в первородном грехе, — тело «бездонное, восточное, распаленное и неистовое». Мы знаем только, откуда Кучук родом: из Сирии, как говорит нам Флобер, из Палестины, как утверждает Кертис, и ее единственное слово, buono [598] Хорошо (ит.) . , — согласно Кертису, «one choice Italian word she knew» [599] Единственное итальянское слово, которое она знала (англ.) . . Buono , бесстыдные наслаждения, свободные от груза западной благопристойности, которыми одаривала Кучук, страницы «Саламбо» и «Искушения святого Антония», вдохновительницей которых она стала, и ничего больше.

В своем «интерактивном наблюдении» Макс Фожье интересуется рассказами про жизнь альмей и хавейлов [600] Хавейл — египетский танцор-мужчина, переодетый в женское платье. XXI века; он расспрашивает, как сложилась их судьба, об их горестях и радостях; в этом смысле он объединяет исконные задачи востоковедов с нынешними задачами общественных наук, зачарованный, подобно Флоберу, смешением красоты и омерзения, кровью раздавленных клопов — и нежностью тела, которым он обладает.

Прежде чем грезить о красоте, надо погрузиться на самое дно мерзости и пройти ее до конца, говорила Сара, — в Тегеране все отчетливее ощущался запах насилия и смерти, жизнь протекала между нападением на Фожье, болезнью Моргана, казнями через повешение и бессрочным трауром по имаму Хусейну. К счастью, оставалась музыка, традиция, иранские музыканты, с которыми я встречался благодаря Жану Дюрингу, достойному продолжателю великой востоковедческой школы Страсбурга, — в самом сердце официального и пуританского ислама еще блестят искорки музыки, поэзии и мистики, юмора и жизни. За каждого повешенного тысяча концертов, тысяча стихов, за каждую отрубленную голову тысяча цирковых представлений и тысяча взрывов хохота. Если бы только наши журналисты захотели поинтересоваться чем-то иным, нежели боль и смерть, — сейчас утро, 5 часов 30 минут, время ночного молчания; экран представляет собой мир в себе — мир без времени и пространства. Ишк, хава, хубб, махабба — арабские слова, передающие страсть, любовь земную и божественную, что, в сущности, одно и то же. Сердце Сары божественно; тело Сары божественно; слова Сары божественны. Изольда, Тристан. Тристан, Изольда. Изольда, Тристан. Любовные напитки. Слияние. Азра и Фарид, трагическая судьба, человеческие создания, раздавленные колесом судьбы. Где теперь свет Сухраварди, на какой Восток укажет компас, какой архангел, облаченный в пурпур, явится распахнуть наши сердца навстречу любви? Eros, philia [601] Рhilia (фили́я) — древнегреческое слово, часто переводимое как «дружба» или «любовь»; однако оно обозначает не только «дружбу», но и «дружественность», «расположение», «притяжение», «влечение». или agape [602] Аgape (ага́пе) — древнегреческое слово, переводимое как «любовь», понимаемая преимущественно как любовь к Богу. , какой греческий пьяница в сандалиях снова явится в венке из фиалок вместе с той, что играет на флейте, и напомнит нам о безумствах любви? Хомейни писал стихи о любви. Стихи, где говорилось о вине, опьянении, любовнике, оплакивающем свою подружку, о розах, о соловьях, передающих любовные послания. Для него мученичество являлось посланием любви. Страдание — легким ветерком. Смерть — цветком мака. Так сказано. Мне кажется, в наши дни только Хомейни говорит о любви. Прощай, сострадание, да здравствует смерть.