Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

В перерыве между выстрелами Живко сказал:

— Боби прекрасно бросает гранаты. На учениях был лучшим.

— Слышал, — ответил Муф.

Живко посмотрел на него: губы напряженно сжаты, лицо бледнее обычного, а лоб прорезала голубая вена. Муф стрелял почти с равными интервалами, словно отсчитывал про себя секунды.

— Я переберусь к курятнику, — заявил Живко.

Муф придержал его за руку:

— Оставайся здесь.

— Там я буду ближе к Боби. Да и оттуда лучше видно.

— Оставайся здесь, — резко повторил Муф. — Ближе, да опаснее. Подстрелят, пока будешь перебегать двор.

— Тут всего-то несколько шагов!

— Я приказываю остаться!

— Я нужнее там. До курятника несколько шагов. Ничего со мной не случится.

Муф быстро зарядил винтовку.

— Ну, можно? — пристает Живко, уверенный, что Муф сдастся.

Тот утвердительно кивнул.

— Погоди, я прикрою.

Муф начал стрелять, Живко, согнувшись, с карабином в руке, бежал через двор к курятнику. В него стреляли, но словно бы неуверенно и с опозданием — казалось, враги ошарашены смелостью парня. Живко прижался к низенькой каменной ограде возле курятника, оттуда неслось тревожное квохтанье и кудахтанье. Скала с пулеметом совсем близко. Он уже видит дуло и вылетающий оттуда сноп ярких искр. Живко выглянул из-за ограды: трава скрывает от него Боби. Живко примостил карабин на ограду, но стрелять зря не стал — отсюда пулеметчика не снимешь.

Боби, словно шутя, полз к скале. Совсем не так представлял он себе войну. Думал, насмерть перепугается при первом выстреле, а на поверку оказалось ни капельки не страшно.

Сейчас им движет одно желание — во что бы то ни стало уничтожить пулемет. Это избавит отряд от лишней опасности. Внезапно он почувствовал усталость и решил передохнуть. Жарко. Солнце, яркое и чистое, начало свой обход, предвещая знойный день. За травой не видно, насколько он приблизился к пулемету, но ему кажется, что их разделяют каких-нибудь сто метров. Половину этого расстояния он еще проползет незамеченным, а дальше до самой вершины трава совсем низкая и редкая. Отдыхая, Боби пытался представить себе отца. Сейчас он ходит по саду и курит. Он сказал дома, что Боби ушел с партизанами, а не с альпинистами. И теперь утешает маму. А может, еще не сказал, ждет, когда придет весть о присоединении отряда к бригаде. Как бы там ни было, Боби уверен, что его отец, попыхивая сигаретой, ходит по саду. Как ему хочется, чтобы отец знал о том, что́ он сейчас делает. Чтоб мог гордиться сыном. А еще ему хочется, чтоб его увидела Наде Исаеска из шестого класса «Б». Разве плохо, что он сейчас думает о ней? Они ходили в кино, держась за руки, и она была ему по-своему дорога. Зимой он ради нее участвовал в лыжных соревнованиях и, разумеется, плелся в хвосте, не давались ему лыжи, другое дело — борьба, но он все равно принял участие. Ну и анекдотов потом ходило на его счет, а Наде с восхищением говорила: «Ты все можешь!..» И он, млея от счастья, заверял ее: «В будущем году опять пойду».

Боби полз. В него не стреляли, значит, не заметили. Он устал, рубашка намокла. Пулемет совсем рядом, почти над ним. Проклятье. «Ну погоди, я заставлю тебя замолчать — думал Боби. — Непременно заставлю». Натруженные локти болели, ломило поясницу, но он все полз и полз. Трава редела, темный, чудовищно длинный ствол пулемета изрыгал снопы слепящих, горячих искр, которые гасли на лету, оставляя в воздухе легкий белый дым и тяжелый запах горелого мяса. «Это порох», — подумал Боби.

Он остановился, чтобы отцепить от ремня гранату. Делал он это спокойно, словно закуривая в часы досуга. Пулемет замолчал, но зато в землю вокруг него стали зарываться пули, посланные из леса. «Значит, заметили», — подумал Боби и заторопился. Лежа на животе, зубами выдернул чеку. Правой рукой взвел гранату и выплюнул чеку. Ударил взрывателем о землю. Она глухо простонала в ответ. Опершись о левую руку, Боби привстал на колено, потом выпрямился и спокойно, точно камушек, бросил гранату в сторону пулемета. Боби следил за ее полетом: описав большую дугу, она, казалось, собиралась шлепнуться где-то вблизи скалы. Боби испугался. Неужели не докинул? Нет, все в порядке, граната продолжает свой полет и исчезает за вершиной скалы.

Как в игре!

Острая боль пронзила грудь, потом живот. Но Боби еще держался на ногах, вглядываясь в замолчавший пулемет. В ту секунду, когда он стал оседать, раздался оглушительный грохот, яркая вспышка ослепила глаза и со скалы посыпались комья земли и камни. Падая, Боби успел заметить, как взметнулись кверху искореженные части пулемета. Услышал крики и стоны. Боби упал на спину, перевернулся и покатился вниз, больно ударяясь о землю. Сухая трава колола лицо, голову и руки. Боби даже не пытался остановиться — в полном изнеможении, безучастный ко всему, проваливался он в бездонную пропасть, силясь только понять, кто это курит в саду — он сам, его отец или еще кто-то. Табачный дым застилает город, скрывая солнце и звездное небо. Над городом висит острый запах горелого мяса, горестно вздыхают напуганные и растерянные тетовцы. Боби скатился в густую высокую траву. Что с ним? Почему он летит ночью по лестнице тетовской гимназии, да еще во время летних каникул?

Живко заметил Боби еще до того, как по нему стали стрелять. Он следил, как Боби полз, видел, как остановился.

— Успеет! — закричал Живко, повернувшись к Муфу. Тот молча и неотрывно смотрел на скалу.

Какое-то время Боби недвижно лежал, словно выбирая подходящий момент, потом встал во весь свой высокий рост и бросил гранату. Живко видел, как он схватился за грудь и упал с грохотом взрыва и взметнувшимся фонтаном разъявшейся вдруг земли.

— Он ранен! — крикнул Живко.

Благоя стрелял в сторону леса, стрелял часто, стрелял не целясь, в порыве ненависти… Живко не ждал приказа. Оставив карабин, он ловко перескочил через ограду и побежал наверх, к Боби. Голову и плечи осыпала земля, а он все бежал и бежал. Он знал, что сейчас начнут стрелять, и это придавало ему сил. На бегу он с радостью заметил, что Боби уже не скатывается.

Запыхавшийся, подбежал он к Боби. Тот лежал на спине и тихо стонал. Из груди и живота хлестала кровь. Опустившись на колени, Живко взял друга на руки и, не обращая внимания на пули, поспешил вниз. «Легче пушинки, — думал Живко. — Впрочем, он всегда был хрупкий и слабый». Только бы вынести из-под огня. Что будет потом, кто поможет раненому — об этом Живко как-то не задумывался.

Вроде бы ничего не произошло. Но внезапная слабость в руках и коленях да прибавившаяся к ней боль в пояснице заставили Живко поверить в то, что в него попали. Боль была такая острая, что, если б не эта проклятая слабость в руках, он все равно не удержал бы Боби. Живко опустился на колени, положил безжизненное тело товарища у своих ног и чуть не вскрикнул: у него было такое ощущение, будто живот буравило длинное стальное сверло. Он сцепил зубы, чтобы не закричать, и в этот самый миг внутри у него забили тысячи ключей, их огненные струи поднимаются все выше, лижут грудь и горло, пламенем жгут и сушат душу и везде на своем пути оставляют ожоги и горелое мясо. «Значит, так приходит смерть», — думал Живко, даже не пытаясь вырваться из ее когтей. В него по-прежнему стреляли, иной раз попадали, но теперь он относился к пулям с полным равнодушием. Не разжимая зубы, закрыл глаза, медленно повернулся на правый бок и куда-то тихо-тихо поплыл…