Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

— Значит, ты ведешь нас в бой, Пипе? Ради всего святого, — с волнением произнес старик с испуганно округлившимися глазами.

— Да какой это бой! — отмахнулся Пипе с нарочитой небрежностью. — Бой, да не для всякого! Ни у кого, дорогой мой, волос с головы не упадет!

— А зачем тогда бить камнем о скалу? — старик не отставал, задетый, очевидно, небрежным и издевательским тоном Пипе, а тот ведь любого умел выставить дураком перед всем селом и всем миром.

— Увидишь! Всему свое время! Не будь любопытным! Не лезь вперед батьки в пекло! Ты меня понял, дорогой мой и хороший человек? Все поняли? Вот, погляди! Видишь, как люди поднимаются на скалу по обеим сторонам дороги, словно в цирке, чтобы лучше видеть, погляди, вот они берут камни — по одному в руку, а сейчас присядут на корточки в расселине и спрячут головы. И это видишь? Все правильно, все вы умные и послушные, быстрые, как вода!

— Я вижу, что все стоят на своих местах.

— Тебе так кажется, — улыбнулся Пипе. — Это ведь Волчий лог, друг! Здесь все может привидеться — ведьмы, кошки, оборотни…

— И такие, как ты! — оборвал его старик, довольный тем, что ему посчастливилось не остаться перед Пипе в долгу. И чтобы Пипе снова не взял над ним верх, первым стал смешно карабкаться по склону горы. Остальные последовали за ним, ехидно посмеиваясь.

Крестьяне взбирались по склонам, а стайки детей ползли за ними по скале, как улитки на изгородь. И вот уже выглядывают из-за камней на косогорах, будто птенцы из разоренных гнезд.

Пипе нетерпеливо шел вверх, подняв воротник кожанки, втянув голову в плечи. На миг он вообразил себя командиром огромной армии и сразу подумал, что это смешно, нереально, но кому до того дело? Он смотрел на поле боя хмуро, насупленно, не теряя надежды. Хорошо! Он за пультом, партизаны на сцене, народ в ложах. Внезапность принесет тройную пользу: военную добычу, о какой не мечталось, враг увидит бесчисленное множество бойцов, которые появятся по его команде, и народ будет в безопасности.

— Можете разговаривать друг с другом, сколько хотите! — давал он последние наставления, поглядывая то в одну, то в другую сторону — по склонам.

— Только чтоб видны были головы! Одни головы! Вот так! Вот так, сестрица! А ты, малый, не вылезай, пока я тебе не скажу, чтобы враг не увидел твою голую гузку! Вот так!

Лука шел за ним по пятам и только ворочал глазами. Молчишь, ну и лучше, что молчишь. Молчи, смотри, запоминай. Насмехается, издевается над войной и народом! Да что поделаешь, если сейчас все в Пипиных руках, а вернее, в дьявольских. Потому он только слушает и ничего не спрашивает. Неужели не настанет день, когда он сможет открыть, излить свою душу, без лишних слов и оговорок поставить вещи, по его представлению и требованию, на свои места. Он, Лука, — командир, Чоле — его заместитель, Марко — десятник, а Пипе уйдет на подпольную работу в Медовац или на политработу — «только унес бы его дьявол подальше от военных дел и с моих глаз!»

— А где же Чоле? — мимоходом кинул Пипе, доставая карманные часы — свою точную, как поезд по расписанию, «луковицу», и обернулся к Луке. — Я ему раз сто говорил, чтобы пришел пораньше.

— Видать, Колунел помер! — лениво, не спеша сказал Лука.

Вдруг с высокой «наблюдательной» скалы над ущельем раздался крик Марко:

— Грузовики показались… как гуси! Один за другим!

Обрадованные партизаны смотрели с горы, а крестьяне заволновались не столько из-за резкого крика Марко, сколько из-за того, что грузовики подходили к их неприступной военной крепости, машины, которыми располагает и с которыми умеет обращаться только неприятель. Некоторые крестьяне высунулись из-за камней, беспокойно бросая угрюмые взгляды на извилистую дорогу, но кое-кто еще ниже пригнул голову.

На горной дороге в лучах солнца клубилось облачко пыли, оно исчезало, потом снова поднималось над извилистой каменистой дорогой, будто бесшумный самолет, без звука, без рыка моторов, сносимого бурей в отзывающиеся эхом горные просторы.

— Вон они, вон они! — взвизгивал Марко с какими-то задиристыми переливами в голосе, от возбуждения он акцептировал слоги, казалось, он и ошеломлен, и раздражен, и готов ко всему. Это его мучил голод. А голод терзал Марко всю жизнь, с тех пор как он припал к материнской груди. Голод для Марко был высшим законом, потому и трудно было кому-нибудь приручить его, хотя бы даже на время. Когда у Марко давал себя знать пустой живот, тут уж Марко шипел и бурлил, как прокисшие дрожжи, становился злым, жестоким, его трудно было переварить, как прогорклое масло, голод ощущался в его голосе, дыхании, в неподвижных, горящих, как у волка, глазах.

— Что это, а, Пипе-е-е? — донесла буря хриплый, глухой, как рык, голос.

— Не бойтесь ничего, братья и сестры! — радостно, во весь голос кричал Пипе. — Это военное снаряжение! Военное снаряжение нам прислали итальянцы в обмен на их пленного полковника Колоннелло. Волчий лог — партизанская крепость, мы решили произвести обмен здесь, нам — грузовики и то, что в них, а итальянцам — полковник. Все на свои места! Порядок и спокойствие! Когда подам знак — головы вверх и бить камнем о скалу, как договорились! Вы меня хорошо слышите? Кричать громче!

Крестьяне посмотрели на него, пошептались и снова спрятались в расселинах. Буря ревела между скал.

Все слышали, как надсадно гудят грузовики.

Пипе взволнованно махнул Марко, тот подбежал, мигом вокруг них образовалась группка.

— Где Чоле? — встревоженно выдохнул Пипе, уставившись на Марко. — Видит кто-нибудь Чоле?

Ответом был неумолчный гул.

Марко, прикрыв глаза рукой, поглядел на освещенный солнцем западный склон. Пустые скалы, казалось, дрожали и шуршали на ветру. Там ничего живого он не обнаружил.

— Придет, я уверен, — ответил Лука, но, наткнувшись на удивленный и колючий взгляд Пипе, сразу отступил и пробормотал: — Плохо, если он опоздает. Что скажут военные, солдаты?

— Какие военные? — обозлился Пипе.

— Шоферы… итальянские… — неуверенно произнес Лука.

Пипе опустил голову.

— Чоле никогда не опаздывает! — сказал он с горечью.

Машины подошли к последнему повороту перед подъемом. Глаза, тайком наблюдавшие за ними, насчитали пять военных грузовиков, крытых темно-зеленым брезентом. Они держались близко, на небольшой дистанции, точно были аккуратно нанизаны на шнурок, как бусы на четках, ехали неторопливо, осторожно, то замедляя ход, то останавливаясь, шипя и пыхтя, снова трогались, напряженно, шумно, громко скрипя, дымились перегретые моторы.

Вот они вошли в ущелье, вот уже едут по ущелью.

Офицер, сидевший в кабине первого грузовика, через запыленные окна сразу увидел редкую цепочку партизан. Все держали оружие наготове, давая знак ехать медленно вперед. Высокие, крепкие люди, разношерстно и плохо одетые и обутые, на всех перекрещенные ремни и пулеметные ленты, сбоку у пояса гранаты. Голые руки сжимали винтовки на ледяном ветру. Головные уборы самые разные — треухи, кепки, береты с красными звездочками, за плечами вещмешки, ранцы, свернутые плащ-палатки и куртки. Офицер заметил над каменной глыбой торчащую голову, рядом пистолет-пулемет, за остроугольным камнем мелькнуло что-то черное. А потом их остановили в десяти метрах от вершины три партизана, они стояли посреди дороги, двое по краям с пистолетами, а в центре — высокий, мускулистый мужчина с красивой, массивной, как у сенбернара, головой и чудными, пронизывающими глазами.