Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

— Мы поговорим с ним, — прервал его Васич, доставая карманные часы. — Иди в гостиницу и дождись людей. Скажи им, что у меня важное свидание и я, наверное, освобожусь к обеду. Пусть ждут.

Милош ушел. Васич выпил глоток остывшего кофе и опять взял газету. Он снова и снова перечитывал статью, описывающую убийство Джульетты — «маленькой грил-герл» [75] Официантка (англ.) . , как ее теперь называли газеты. Под крупным заголовком криминалистической рубрики «Ужасное преступление на барже!» набранный жирным шрифтом шел репортерский комментарий: «Кровавый эпилог соперничества между неизвестным югославским генералом в эмиграции и его солдатом!» Васич побледнел.

— Проклятый газетный пачкун, — процедил он сквозь зубы, скомкал газету и отшвырнул ее на край стола.

Поглощенный своей заботой, потеряв интерес ко всему, даже к приходу человека, которого ожидал, он еще долго сидел в кафе «Шварцберг». Отсутствующим взглядом глядел он в дождливый день, который не мог ему показать ничего, что увело бы его мысли с той глупой ситуации, в которой он оказался. Затем в какой-то момент он заметил, что окно, у которого он сидел, совсем запотело, он все время видел перед собой только косые дождевые струи и силуэты спешащих прохожих. Хорошо знакомый голос застал его врасплох.

— Как всегда, в позе мыслителя, господин майор?

Васич поднял голову и увидел того, кого ждал. Это был человек его возраста, с коротко подстриженными седыми волосами, с моноклем в правом глазу, ко всему этому — правильные черты холеного лица. Васич взглянул на монокль и золотую цепочку, спадавшую в кармашек элегантного темного костюма, и эта обязательная деталь, которая и прежде делала его похожим на добропорядочного немца, напомнила ему о многом. Васич поднялся со стула и дружески протянул руку.

— А вы, капитан Ланге, как всегда, элегантны и беспечны, — возвратил он комплимент. — Вы были уверены, что узнаете меня?

— Совершенно, и был весьма доволен, когда услышал, что мы снова будем работать вместе, — сказал тот, разглядывая Васича, словно проверял выправку солдата в строю. — Должен сразу подчеркнуть, что особа, направившая меня к вам, и не подозревает, как далеко начинается наша дружба. Разумеется, я не горю желанием открыть ему это, потому не упрекайте меня, что по телефону я говорил с вами суховато. Я говорил из его канцелярии. Видите ли, эти господа из-за нашего прошлого все еще держат нас в резерве. Но боже мой, они на многое смотрели как на резерв, однако многое пошло таким путем, как то и было уготовано историей… Я опасаюсь, что время сделает свое, и однажды они вынуждены будут признать даже то, что, несмотря на самые лучшие побуждения, не могут сделать, оставаясь «союзниками». — Он усмехнулся лишь уголками своих пухлых, оттопыренных губ и, протирая монокль, добавил: — Союзники… История, очевидно, и не помнит более лживого союзничества…

Васич все еще смотрел на цепочку его монокля. Он слушал его куда с большим вниманием, чем тогда, когда стоял перед ним по стойке «смирно» с номерным знаком узника на офицерском кителе. Сейчас он слышал только его голос и спрашивал себя, что произошло за истекшее между их двумя встречами время. Сказались ли на словоохотливом капитане Ланге последствия войны, в которой он, разумеется, участвовал, или он лишь сменил облачение и вступил в новую войну. Так или иначе, Васич в это мгновение дивился ему. От него, от этого незначительного капитана Ланге, заурядного помощника коменданта одного из офлагерей, каких в Германии была тьма-тьмущая, он впервые услышал истину, которую время с безукоризненной точностью подтвердило… «Если Германия и проиграет войну, это будет лишь кошмарный короткий сон», — сказал он ему тогда, вербуя на работу в свой отдел.

— Запад должен будет удвоить свои усилия в деле исправления ошибок, допущенных в отношении нас, — разглагольствовал он, все больше становясь похожим на того Ланге, который сохранял оптимизм даже в тот момент, когда, переодетый в гражданский костюм, расставался с ним, Васичем. — Насколько иллюзорно было рассчитывать на союзничество с коммунистической Россией! Ради этой комбинаторики пожертвовали почти половиной Германии. Теперь видите, что получилось. Война, рано или поздно война! — Он вставил монокль в глаз и по-дружески похлопал Васича по руке. — Эта война решит и вопрос с вашей страной. Коммунизм должен быть истреблен в Европе…

Васич заметил, что газета лежит под руками у Ланге. Он взял ее словно бы машинально и незаметно подвинул к себе. Затем сунул в карман.

— Не отметить ли нашу встречу? — спросил Васич.

— Конечно, — подхватил Ланге. — Выпьем за прошлое и за будущее.

Пили коньяк. Ланге каждый глоток крепкого напитка смягчал кружком лимона.

— Моих шефов интересует информация из достоверных источников, — сказал он сквозь стиснутые зубы, в которых был зажат кусочек лимона. — Меня же интересует, каким образом вы своего человека собираетесь переправить в Югославию?

Васич пощелкал языком и, с хитрецой глянув на него, улыбнулся. Ланге понял, что тут он ничего не добьется.

— Коньяк, что пил я когда-то у вас, был куда тоньше… — сказал Васич.

— Увы, миновали те славные времена, — спокойно отозвался Ланге и словно для того, чтобы это неожиданное и нелепое замечание о коньяке не прервало серию вопросов, которыми он намеревался засыпать своего старого знакомого, сразу же спросил: — Вы доверяете этому человеку?

Васич подтвердил легким кивком и многозначительно улыбнулся. Эту улыбку Ланге воспринял лишь как сигнал к началу мелочной торговли вокруг платы за информацию, не догадываясь, что на кончике языка Васича в этот момент вертится имя человека, деятельность которого ему к его шефам не оплатить. Единственной заботой Васича в это время оставалось не впасть в искушение или как-нибудь случайно не упомянуть имя полковника Филиппа Ивича, о котором Ланге знал столько же, сколько он сам.

— Капитан, вам очень хорошо известно, что я не связываюсь с кем попало… — ответил он после продолжительной паузы и, задетый, надолго замолчал.

Ланге взял в рот кружочек лимона и криво усмехнулся.

— Вы знаете, что́ нас интересует в Югославии.

— А вы всегда стучитесь в открытые двери, дорогой мой капитан…

Отнюдь не польщенный его замечанием, Ланге продолжал:

— И все-таки я вам советую серьезно продумать кандидатуру и не строить свои надежды на кривотолках о том, что югославские коммунисты слишком расстроены ссорой со Сталиным. — Вставив в глаз монокль, который он выталкивал всякий раз, когда клал лимон в рот, он посмотрел на часы. — К сожалению, дорогой друг, я должен вас оставить. Ваш парижский адрес у меня есть. Наш человек в условленное время будет навещать вас в соответствии с вашей с ним договоренностью. — Не дожидаясь ответа, он встал и протянул руку. — До свидания. Будьте уверены, мы снова встретимся…