Андрус Кивиряхк - Ноябрь, или Гуменщик

Тимофей загнал в избу пса, над обоими глазами которого красовалось по большому коричневому пятну, словно вторая пара глаз. Такие четырехглазые собаки ценились очень высоко, поскольку они видели чертей — даже если те оборачивались для человека невидимкой.

Пес протрусил в избу, уставился в изножье постели и заскулил.

— Нечистый уже на месте и ждет душеньку, — сообщил гуменщик. — Поглядим, что дальше будет.

Какое-то время ничего не происходило. Потом кильтер тяжело задышал, голова его заметалась по подушке. Было ясно, что конец близок.

Пес по-прежнему не сводил глаз с изножья постели.

И тут, совершенно неожиданно, кильтер пустил ветры: дала себя знать гороховая похлебка. Послышался легкий щелчок, по избе вроде как пахнул ветерок, скрипнула дверь. Собака опустила голову на лапы, больше в сторону постели она не смотрела.

В следующий миг кильтер вздохнул в последний раз и испустил дух.

Гуменщик откинулся на спинку стула и облегченно вздохнул.

— Удалось! — сказал он. — Нечистый принял ветры за душу, схватил и утащил в преисподнюю. А настоящая душа отправилась на небо и уже стучится в райские врата. Славный мужик был Лембит... Мир праху его!

Домочадцы кильтера зарыдали и стали благодарить гуменщика. На дворе уже стемнело, и на какое-то время даже показалась луна, но тут же опять набежали тучи.

В день похорон кильтера погода выдалась замечательная, так что народ собрался с удовольствием, не боясь промокнуть на кладбище до нитки. Даже Рейн Коростель объявил дочке, что надо пойти на похороны.

— Да ты же никогда не ходишь на похороны барских работников и мне не велишь, — удивилась Лийна.

— А нынче надо быть, — сказал Рейн. — Как знать, вдруг кто-нибудь из этой проклятой семейки да решит покрасоваться в нашей брошке.

— И что ты тогда сделаешь, ведь не пристало же сорвать ее?

— Что значит не пристало? — возмутился Рейн Коростель. — Да я оборву ее, как свинячий хвост, да еще врежу по башке каким-нибудь железным крестом!

— На глазах у пастора?

— Да чихать я хотел на этого пастора. И ему достанется, если встрянет!

Рейн даже подумал было, не прихватить ли с собой свою чудесную торбочку и не дать ли ей на кладбище порезвиться, но все-таки отказался от этого плана — не стоит выносить из дому драгоценное сокровище, еще потеряется, ищи-свищи его тогда.

Рейн снарядился как на войну: приладил к поясу длинный нож и замотал в торбу топор. При виде нового платья Лийны он удивился:

— Откуда это у тебя? Уж не барское ли? Я же запретил тебе в поместье наведываться! Нам ихнего добра не надо!

— Да нет, отец, это не барское платье, — успокоила его Лийна. — Это из соседней деревни, от одного церковника.

— Это другое дело, у них брать можно, — одобрил Рейн и похвалил дочь. — Умница ты у меня, все успеваешь. Хорошая хозяйка из тебя получится!

Они отправились в путь и вскоре были уже в церкви, где в гробу, сложив руки на груди, с кротким выражением на лице лежал кильтер. При виде такой картины Рейн Коростель принялся тайком потирать от удовольствия руки и на радостях ущипнул дочку за щеку. Не теряя времени, он оглядел в поисках брошки скорбящую родню. Брошки не было ни на ком.

— Они не дураки, — пробормотал Рейн про себя, однако же стал искать взглядом убогого Тимофея — одного из домочадцев кильтера. “Ну, ему-то навряд ли дали бы брошку, — подумал он, — но на всякий случай надо и Тимофея оглядеть”. Отставного солдата не было видно нигде, только после долгих поисков он попался Рейну на глаза. Тимофей забился в самый угол церкви, и вид у него был такой, словно он только что узрел десяток чертей.

— Брошки нет, — удостоверился Рейн. — Только что это с нашим дурачком? Больно странный у него вид. Уж не нажрался ли тоже мыла, как тот олух батрак?

Но Тимофей мыла не ел, просто он пережил ночью нечто совершенно ужасное. Он, как всегда, спал в бане, куда на ночь положили и тело покойного кильтера. Тимофею такое соседство было не очень по душе, да только ведь права слова у такого нищеброда нет, и, хорошенько подумав, он пришел к выводу, что на войне он покойников навидался, так что бояться бездыханного тела бывшего хозяина ему нет никакого резона. Он заснул спокойным сном и проснулся лишь в полночь на шум голосов. И тут Тимофей напустил в штаны, потому что вокруг тела покойного кильтера возились трое чертей.

— Свежуй так, чтоб глазницы не порвать, — наставлял один. — А с пальцев снимай вместе с ногтями.

К ужасу своему Тимофей увидел, что два других нечистых действуют согласно наставлениям и стягивают с покойника кожу так, как мясник снимает шкуру с барана.

— Одежонка-то так себе, но в мороз сгодится, — заметил один из чертей.

— А тебе что за чудо-шуба занадобилась? — спросил другой.

— С молодой девицы, понятное дело, — съехидничал первый. — Чтоб хорошо тело облегала и вообще была тугая да гладкая.

— Да где ж такую взять! — отозвался третий. — Такая-то, конечно, лучше всего, но девицы помирают нечасто. В основном старичье мрет. А их кожу хоть десять раз утюжь, все равно морщит и болтается.

— Вот у Телльпярда есть кожа молодой девицы, — мечтательно произнес первый, тот, которому хотелось иметь девичью кожу. — С сиськами, и вообще!

— Телльпярд, известное дело, что твой богатый еврей одевается!

— Хватит болтать, — не выдержал самый молчаливый бес. — Лучше помогите-ка мне, не то и без этой одежонки останемся. Ну-ка, потяни с ляжки, что-то там зацепилось!

Бесы, сопя, продолжали трудиться, а Тимофей лежал ни жив ни мертв и ждал, когда бесы примутся за него.

Но этого все-таки не случилось. Бесы сняли с кильтера кожу и принялись тянуть жребий, кому она достанется.

Досталась третьему. Остальные были несколько разочарованы, правда, один сказал:

— А, да ладно, лучше уж я дождусь стоящей девичьей кожи!

— Приятно дожидаться! — съязвил выигравший, напялил на себя кожу кильтера и стал точь-в-точь как покойный, не отличишь. Он потянулся и так и сяк, поправил под мышкой, посетовал, что в паху поджимает.

— Ничего, растянется, — успокоили его товарищи.

И тут обернувшийся кильтером бес сделал то, чего Тимофей не ждал не гадал. Он улегся в гроб, сложил руки на груди, громко зевнул и заявил, что до похорон вздремнет немножко.

— Приятных сновидений, — пожелали ему товарищи. — До встречи!

Они скатали освежеванного кильтера в скатку, вскинули на плечо и, стуча копытами, вышли из бани.

Тимофей на своем ложе до самого утра обливался потом, кося глазом в сторону ужасного обитателя гроба и мысленно читая все молитвы, какие только мог припомнить. Когда утром пришли за покойником, Тимофея пришлось прямо-таки волоком тащить во двор, ноги его не держали.