Андрус Кивиряхк - Ноябрь, или Гуменщик

Среди этой мокряди к деревне приближался какой-то мужик. Он шел пешком, в длинном тулупе и странного фасона шапке, шел пригнувшись, чтобы мокрым снегом не залепляло глаза, и ворчал про себя, если ветру удавалось плюхнуть ему за шиворот мокрого снега. Наконец ему стало невмоготу, и он свернул к первой попавшейся избе и забарабанил в дверь.

— Кто там ломится? — послышалось из-за двери. — Сатана или крещеная душа?

— Да человек, человек... и крещеный, если на то пошло! — отозвался незнакомец и вошел в избу. Гуменщик, в жилье которого ввалился путник, уставился на гостя.

— Никак Отть Яичко! — воскликнул он. — И откуда тебя принесло? Тут все думали, что волки тебя задрали или лешие удавили! Ведь уже лет десять, как ты исчез! Изменился, а все же я тебя признал!

— Ишь ты, Сандер-гуменщик! — удивился Отть. — Ну и дела! Нынче такая погодка — я и не понял, что добрался уже до твоей избы. Ну, здравствуй! Это верно, десять лет с тех пор минуло, как мы в последний раз виделись. Как мать моя и жена поживают?

— Эх, Отть, да никак не поживают, — отозвался гуменщик. — Безносая уже пять лет тому как прибрала обеих, мир их праху. Вообще-то такая, брат, история... И от хозяйства твоего ровным счетом ничего не осталось. Изба сгорела, а земля, сколько ее там было, поделена. Десять лет — долгий срок.

Отть Яичко какое-то время сидел молча, медленно шевеля губами, словно пережевывая что-то. Гуменщик не стал его отвлекать, ведь Оттю было над чем поразмыслить. Вместо этого он дал знак домовику заняться гостем. И езеп предложил гостю выпить.

Отть принял стопку и осушил ее.

— Благодарствую, — сказал он. — Такие, значит, дела. Ну, чего-то в этом роде я опасался. Десять лет и впрямь срок немалый, как ты заметил, но что и жена моя... Ничего не поделаешь. Земли мне, к чертям собачьим, не жалко, на ней все равно не прокормиться было, не земля — одно болото! Придется, видно, что-то придумать.

— В чем-чем, а в том, что ты не пропадешь, я не сомневаюсь! — сказал гуменщик. — Давай рассказывай, где ты эти десять лет пропадал. Сколько мне помнится, ты исчез после крестин кильтеровой дочки — отправился на пьяную голову домой, да так до дому и не добрался.

— Твоя правда, — согласился Отть Яичко. — Я тогда до беспамятства набрался, иду по лесу, шатает меня из стороны в сторону, иду, песни ору. И тут вдруг соображаю: что за чертовщина — дома-то все еще не видать! А во мне кураж играет, на все наплевать, иду себе дальше и дальше, ничего, да только лес вокруг совсем чужой. Протрезвел я маленько на свежем-то воздухе, сел на пенек и рассуждаю, что дальше делать. Никак не хотелось на ночь глядя в лесу оставаться, мало ли что там водится об эту пору. Но вообще-то у меня никакого другого выхода не было. Сижу, ругаю себя, как вдруг кусты раздвинулись, и выходит сам Нечистый.

— Ага! — заметил гуменщик. — Сам Нечистый! И что дальше?

— Ну, я обрадовался, конечно, ведь я Нечистого сколько раз надувал да в дураках оставлял, подумал, наверняка он мне дорогу домой укажет, если я ему что-нибудь хорошее посулю, а там — шиш тебе! Ну, стал я его соблазнять, посулил — если выведет он меня к дому — чудо-шапку, такую, что никакому ветру ее не сдуть, и рога его из-под нее никому видны не будут, ходи себе, где вздумается, и никто не признает.

— Что за шапка такая? — заинтересовался гуменщик.

— Да нет никакой такой шапки! Просто план у меня был тюкнуть его топором по башке и сказать: “Носи на здоровье, приятель!” — объяснил со смехом Отть. — Нечистый этой шапкой сильно заинтересовался, уж готов был вывести меня на дорогу к дому, но все еще вроде сомневался, почесывался то тут, то там и говорит наконец: “Послушай, Отть Яичко, я-то тебя к дому вывести могу, а может, ты лучше наймешься ко мне в батраки? Мне помощник позарез нужен”. Вот я и подумал — я же не совсем еще протрезвел, — а чего, погляжу, кто знает, в преисподней добро какое плохо лежит, домой-то, на усадьбу горбатиться я завсегда успею. Ударили мы по рукам.

— Очень интересная история, — сказал гуменщик. — И что дальше?

— Поначалу я собирался просто поглядеть на преисподнюю, вдруг найдется что в торбу сунуть, а там и дать тягу, — объяснил Отть. — Да как видишь, десять лет прошло, прежде чем удалось ноги унести. И не то чтобы Нечистый меня силой удерживал, нет, просто жить там — одно удовольствие! А жратвы сколько! По пять раз на дню ели! Работа — не бей лежачего, знай только поддерживай огонь под котлами.

— Что за котлы?

— Да в которых грешников варят. Славная была работенка! Я, поскольку при деле состоял, смотрел, где посильнее огонь развести, а где только чуток воду подогрею. Кто полюбезнее да пощедрее, так те, считай, вроде как в ванне нежились, а жадные или чья рожа мне не нравилась — тем устраивал ту еще похлебку, только булькало. И Нечистый очень мною доволен был, говорил, что таких работников у него отродясь не бывало, обычно его батраки норовят водить компанию с грешниками и даже помогают иным выбраться из котла — поостыть маленько, а это строго-настрого запрещено! Я говорю, мол, нет у меня причин кому-нибудь помогать, ведь из наших краев тут в котлах никого нет, а до чужих какое мне дело?

— Что ж ты вернулся, коли Нечистый тобой доволен был?

— Н-да, тут, видишь ли, такая история, оплошал я, попался на воровстве, — объяснил Отть. — Я ведь все время исподволь откладывал в сторонку что получше да хоронил по укромным местам, где уж никто ничего не найдет. Как-то я только обеденный стол Нечистого в лес поволок, а он тут меня и накрыл. Как набросится на меня! Ну, мне и не оставалось ничего иного как уволиться со службы. Жалко, конечно, не жизнь была — малина!

— Да уж, у нас такой барской жизни ожидать не приходится, — сказал гуменщик. — Даже если устроишься где батраком за котлами присматривать, так едва ли на кусок хлеба заработаешь. У наших батраков иные труды, может, помнишь еще.

— Как эту собачью жизнь не помнить! — сказал в сердцах Отть Яичко. — Нет, на хозяина я батрачить не пойду. У меня, видишь ли, получше план имеется. Как там в церкви — все тот же пастор Мозель?

— Он самый.

— Ну, вот к нему я и пойду. Может, ему служка нужен.

— Так ты же только что на Нечистого трудился, а теперь хочешь в церкви служить!

— Ну и что? — пожал плечами Отть. — Работа есть работа, а хозяин есть хозяин. Нечистый, правда, требовал, чтоб утром, прежде чем к работе приступить, я на крест плевал...

— И плевал?

— Само собой. Только я как был христианин, так христианин и остался! Не какой-нибудь нехристь! Если пастор велит мне, к примеру, наплевать на изображение Нечистого — извольте, сию минуту! Главное, чтоб платил прилично.

— Так-то оно так, — согласился гуменщик. — Я думаю, ты и впрямь найдешь у Мозеля теплое местечко. Пожалься, что овдовел и гол как сокол, что изба сгорела и дети померли...