Клели Авит - Я все еще здесь

Мой отец не знал, что этот тип врет, поэтому словесная оплеуха, которой он собирался его наградить, подвисла в воздухе. Он ограничился тем, что прошептал матери что-то утешительное.

– Месье! – Врач понял, что от матери больше ничего не добьется. – Вот документы. Я знаю, что вы пока ни на что не решились, но иногда бывает полезно иметь перед глазами текст. Я не прошу вас заполнять бумаги сегодня вечером. Просто прочтите. Или просто держите их на виду, на столе, и время от времени размышляйте над этим вопросом. Можете мне звонить. В любое время. Внизу указан номер моего телефона. Повторяю, звоните мне в любое время. Если я занят, я просто не сниму трубку, пусть это вас не смущает. Этот номер специально предназначен для подобных вызовов, и я, насколько возможно, стараюсь быть на связи с родственниками пациентов.

Я растерялась. Похоже, я начала понимать, что такое нейтралитет. Врач говорил как профессионал. Но все равно в глубине души я предпочла бы, чтобы на его месте оказался тот интерн. По крайней мере, я слышала, как он говорил кому-то: «Я тебя люблю». Это означает, что у него в груди есть сердце. Я не имею в виду, что у главврача сердца нет, но, на мой взгляд, он заковал его в панцирь из такого же холодного и непробиваемого металла, какой я слышу в его голосе.

Отец взял бумаги. Врач простился с моими родителями и ушел. До меня донесся их невнятный шепот, потом – рыдания матери. Наверное, отец гладил ее по голове. Постепенно она успокоилась и приблизилась к моей кровати. Может быть, взяла меня за руку, а может, просто на меня смотрела. Я уже мало что слышала. Я стала погружаться в сон.

– Жюльен! Чтоб тебе пусто было! Ай!

Собственные проклятья настигли меня с неотвратимостью бумеранга. Секунды не прошло, как я обложил эту чертову коляску последними словами, а она уже прищемила мне пальцы.

Клара спокойно лежала в кроватке. Я уложил ее туда, как только понял, что разложить коляску простым мановением руки мне не удастся. Я отступил назад, будто собираясь оценить предстоящую задачу со стороны, и посмотрел на часы. Н-да, такими темпами я точно не успею сделать все необходимое.

Ладно, отложим коляску на потом. Я открыл шкаф и достал «кенгуру». По крайней мере, не придется вести борьбу не на жизнь, а на смерть. Я покосился на коляску, решительно не желавшую раскладываться. До вечера, красавица… Вечером ты узнаешь, с кем связалась. Вечером я возьму инструкцию, и тогда мы посмотрим, чья возьмет. Я ни за что не стал бы беспокоить Гаэль и Жюльена просьбами о помощи – как-нибудь справлюсь и сам! – но тоненькая книжечка, которую я видел под столом в гостиной, будет мне отличным союзником.

Я почти умело надел на себя «кенгуру» и застегнул все нужные ремешки. Усадил в него Клару, не меньше минуты потратив на то, чтобы расцеловать ей лобик, и еще раз проверил, что все в порядке. Ура, на выход снарядились. Я был горд собой, несмотря на унизительное поражение в войне с коляской.

На улице было пасмурно. Вчерашний снег растаял под колесами автобусов и автомобилей, и его жалкие остатки утратили белизну, смешавшись с выхлопными газами. Небо угрожающе хмурилось. С ума сойти, до чего резко изменилась погода всего за одну ночь. Вчера шел снег, сегодня в воздухе пахло грозой. Потому-то я и хотел взять коляску – у нее есть пластиковая накидка, которая защитила бы Клару от дождя. Ладно, у меня был зонт такого огромного размера, что вполне мог сойти за пляжный. Свою прелестную крестницу, если понадобится, я спрячу под дождевиком, хотя, пожалуй, хватит и зонта.

Я шагал по тротуару, на котором не осталось ни снежинки. Хоть что-то хорошее – я не рисковал поскользнуться, к тому же по снегу я передвигался бы гораздо медленнее, тем более с Кларой в «кенгуру». Я ловил на себе взгляды проходивших мимо женщин, моих ровесниц. Их явно умилял мой облик папы-лыжника – вязаная шапка, куртка, перчатки, теплый шарф и ботинки на толстой подошве. И только пристроившаяся у меня на груди Клара служила доказательством того, что я вовсе не еду в горы кататься на лыжах.

При каждой обращенной ко мне женской улыбке моя книга-игра раскрывалась на странице 60: «Улыбнись как можно приветливее, мало ли что…» Но я решительно перелистывал ее, пока не натыкался на другое предписание («Иди своей дорогой»), удивляясь про себя, что такого необычного в мужчине, который несет ребенка. Можно подумать, словосочетание «папа-лыжник» подразумевает «пришелец с другой планеты».

Дом Жюльена располагался гораздо ближе к больнице, чем мой. Машина мне не потребовалась, да и за матерью заезжать не пришлось. С ней я заранее договорился. Точнее сказать, это она договорилась с приятельницей. Сегодня у меня имелась уважительная причина по имени Клара, значит, я был избавлен от увещеваний навестить брата. Оставалось просто дождаться, когда матери в больнице уже не будет. Так, уже 16 часов, прекрасно. Наверняка она уже ушла. При минимальном везении эта приятельница позовет мать к себе в гости. Может, они даже соберутся вместе поужинать. Матери это не повредит. И никому не повредит.

До больницы я добрался быстро. Малютка Клара с любопытством озиралась по сторонам. В этом возрасте все кажется таким интересным. Ни она, ни я даже не успели замерзнуть. Я так тепло ее закутал и так резво шагал, что холод нам не грозил. Тем не менее я не стал подниматься по лестнице и воспользовался лифтом, снова собрав урожай ласковых женских взглядов. На сей раз меня с умилением рассматривали все женщины, втиснутые в тесное пространство, независимо от возраста.

С одной из них я все же встретился взглядом. Лет тридцати, очень красивая. Я бы сказал, ослепительно красивая. С лицом настолько прекрасным, что оно казалось искусственным. Она смотрела, как я воркую с Кларой, и в ее глазах горела надежда. В чем тут дело, я сообразил лишь тогда, когда она вместе со своим спутником покинула лифт – на этаже родильного отделения.

А вот и шестой этаж. Я только шевельнулся, а все мои попутчики тут же прижались к стенкам, выпуская меня, – некоторые даже вышли в коридор. Я с трудом сдержал изумление, но, едва металлические двери сомкнулись у меня за спиной, расхохотался.

– Смотри-ка, мы имеем успех! – шепнул я Кларе, щекоча ее носик.

Вдруг я услышал знакомый голос. Я поднял глаза, и мне стало так скверно, что даже в животе засвербело. По коридору шла моя мать, толкая перед собой инвалидное кресло. В кресле сидел мужчина. Мой брат. Это его голос я только что узнал. Я быстро огляделся. Дверь на лестничную клетку была в паре метров левее, но не успел я сделать к ней и шага, как меня окликнула мать:

– Тибо?

В этом простом оклике звучало удивление, но не только. Матери – а может, и все женщины вообще – обладают особым даром, умея заключить в одно-единственное слово чуть ли не весь словарь. Сейчас ее «Тибо?» означало: «Что ты здесь делаешь? Зачем пришел? Ты больше не злишься на брата? О, да это же Клара! Ах ты моя лапочка, дай-ка я с тобой поздороваюсь! Но как же ты здесь оказался? Ты же говорил, что сегодня не сможешь!» – и это еще не все.