Моника Летч - Год со Штроблом

— Так, — сказал Шютц. — А ну-ка, начнем сначала. Ты мне сказал, что собираешься подавать заявление в партию. Правда, ты выразился так: «Лучше уж я в партию подам». Конечно, это у тебя так вырвалось. Но это как раз то, чего я никому не прощаю, тут со мной шутки плохи. Кто говорит «лучше уж…», тому в партии делать нечего!

— Ладно, ладно, — перебил его Эрлих, — я сразу же смекнул, что за это ты мне намылишь холку. Признаю, признаю, оплошал я. Так как же все-таки, дашь ты мне после этого рекомендацию? — Эрлих глядел мимо Шютца, куда-то в сторону.

— Дурачина ты, — ответил Шютц.

А потом они вместе стояли и наблюдали, как Юрий с Зиммлером сваривали соединительные трубы газогенератора, и Шютц подумал, что следовало бы поговорить об Эрлихе со Штроблом. Но с сегодняшнего утра у него каждая минута на счету. Повременить до вечерней планерки? Но это тоже значит упустить дорогое время. «Если я сегодня вечером скажу: Эрлих согласен, позади будет важный этап подготовительной работы. Останется рекомендация партбюро, представление на профкоме, и все пойдет своим чередом. Забавно, но я не убежден, верит ли он в способность Эрлиха. И не подставит ли мне случайно ногу? А ведь я собираюсь поставить этот вопрос на планерке, при всем руководстве…»

— Если ты, — осторожно начал Эрлих, словно пытаясь угадать мысли Шютца, — если ты считаешь, что рекомендацию ты дашь мне только в том случае, если в ней будет приписка: «Эрлих обязался активно работать в профсоюзе!» — в общем, я тебе скажу…

— Хватит, — спокойно перебил его Шютц, — мысли мои понять проще простого. Я вот что считаю: шанс наговорить глупостей появляется у каждого. И ты свой шанс использовал.

Эрлих, не говоря лишних слов, легонько хлопнул его ладонью по плечу и зашагал к своем рабочему месту, сказав:

— Я все понял, Герд.

Неделю спустя Эрлиха избрали председателем профкома ДЕК. Разговор на партбюро оказался недолгим. Эрлих дал согласие, без особого, правда, восторга. Штробл с нажимом говорил о значении идеологического содержания профсоюзной работы, о тех высоких требованиях, которые предъявляются к товарищам, выдвигаемым на столь ответственную общественную работу, на что Эрлих тихо ответил:

— Ну, понятно. Раз я сказал, что берусь, значит, сделаю.

А после голосования Эрлих произнес свою «тронную речь», обращенную в основном к Штроблу, говоря о том, что «в сущности, и рассчитывать не смел на такое доверие». Но человек, дескать, так же подвержен переменам в жизни, как и капризам погоды, и именно тогда, когда на появление солнца вовсе не рассчитываешь, оно начинает припекать… После этого «философского» вступления он по-деловому, безо всяких околичностей объяснил, какими будут основные направления в практике профкома: соцсоревнование, работа с новаторами, программа для интернациональных бригад.

Когда Шютц позднее спросил его, какого черта он наговорил столько ерунды, он сказал в свою защиту:

— Это, так сказать, последнее «прости» моей несерьезности.

А когда Штробл тоже насел на него, ответил:

— Ты никогда не слышал, как тяжело приходится спортсменам, когда они уходят из большого спорта? Сперва огромные нагрузки, теперь — почти никаких. Они вынуждены еще долго, потихоньку-полегоньку «спускать» свою форму, бегать и прыгать на месте, например. С быстрого бега на шаг сразу не перейти. Может, вы меня простите, что я напоследок тоже «попрыгал на месте»?

Эрлих был человеком слова. Что, впрочем, не помешало ему вскоре пожаловаться Шютцу, что чувствует он себя как юноша, который нежданно-негаданно, ни с того ни с сего сделался отцом огромного семейства. А потом засел вместе с Сашей, отвечавшим за профсоюзную работу у советских специалистов, и они вместе «прочесали», как он выразился, пункты программы соцсоревнования интернациональных бригад. Причем не забыл сказать:

— Вы, пожалуйста, не думайте, будто все, что у нас вышло удачно, исходит от Саши. Предложение начать соревнование за звание бригад германо-советской дружбы сделал, к примеру, я. Почему не слышу аплодисментов?

Почти на каждом заседании партбюро стройки Берг предоставлял слово Шютцу. Тема сообщения оставалась неизменной: «Политико-идеологическая обстановка в цеховой партийной организации». Всякий раз вставал вопрос о том, как внедряется новая технология, как себя показывают отдельные товарищи и коллективы, что их тревожит, беспокоит, чего они добиваются, какие берут на себя обязательства. Присутствовал Шютц и при обсуждении остальных вопросов повестки дня.

— Ох, и навалился же он на меня, — сказал Шютц Штроблу. — Обстреливает меня со всех сторон, как из пушки, проблемами, которыми я по сей день ни разу не занимался: общий план подготовки к вводу в строй первого блока; план расселения рабочих и служащих, которые будут заняты на стройке в дальнейшем; меры по защите от радиации; программы повышения квалификации и целый букет проблем, связанных с улучшением условий труда и быта. И в каждом отдельном случае на столе появляются документы, страниц на пять — десять, не меньше, и все их товарищ Шютц обязан прочесть, потому что кто-то из членов партбюро при случае обязательно скажет:

— А ну-ка послушаем, что скажет по этому поводу товарищ Шютц из ДЕК.

— Лучшего и желать не приходится, — ухмыльнулся Штробл, не поднимая головы от стола, где ей разложил разные графики, чертежи, исписанные листки бумаги, он считал и пересчитывал, все вернее приближаясь к своей цели: сократить уже предусмотренные технологией сроки еще на два дня.

— Вот так так! — покачал годовой Улли Зоммер. — Только-только стал человек нашей «ведущей силой», как ему уже не хочется ею быть.

— Разве обязательно, чтобы на тебя наваливали так много дел, — отмахнулся Шютц.

— «Много работы», — осуждающе проговорил Улли Зоммер. — Это, конечно, не отпугнуло бы Наполеона!

— Наполеона! — Штробл все-таки оторвался от своих бумаг. Постучал себя пальцем по лбу. — Говоришь о «ведущей силе», а приводишь в пример Наполеона!

— Не всегда же говорить в таких случаях о наших классиках, — сказал Улли Зоммер, — а Наполеон как-никак, пока не стал генералом и знаменитым полководцем, был беден. Шютц тоже не богат, по крайней мере, у него нет машины.

— Наполеон! — возмутился, в шутку ли, всерьез, Штробл. — Он же был дворянином и вдобавок завоевателем!

— Я, наверное, что-то перепутал, — сказал Улли Зоммер. — В ССНМ меня учили, что все зависит от отношения к собственности. Ну, скажите, можно положиться на ССНМ?

Он снял свитер, надел поверх майки спортивную рубашку.

— Сгинь! — проговорил Штробл. — И не смей появляться, пока мы не погасим свет, Нам с Шютцем придется еще попахать.

— Бедняга Наполеон, — сказал Улли Зоммер.