Наталья Нестерова - Жребий праведных грешниц [сборник litres]

Он навалился на стол, схватил Данилку за грудки и с силой дернул. Данилка перелетел через стол, с которого посыпались бумаги, карандаши, чернильные приборы, и упал на пол.

Это была не драка, а избиение. Всю многолетнюю злость, все обиды вымещал Степан, сидевший верхом на Данилке и бьющий его – не с замахом, а сверху вниз, орудуя кулаками как молотом. Сорока потянулся было к кобуре, Степан заметил, перехватил его руку, дернул с поворотом, кости выскочили из суставов, брошенная рука, неестественно вывернутая, валялась теперь, как тряпка.

Данилка только охнул. Он всегда был малочувствительным к боли, а под действием кокаина стал и вовсе как рептилия холоднокровная. Степан его уродовал, калечил, а Данилка едва ли не хохотал.

Кровавым ртом, выплюнув выбитые зубы прошамкал:

– Тебя расстреляют, а я Параськой попользуюсь, потом китайцам в публичный дом продам.

Степан встал на ноги и, наклонившись, выдернул из Данилкиной кобуры револьвер.

Драться с Сорокой, а уж тем более убивать его Степан не планировал. Напротив, хотел миром, торгом – как угодно – добиться освобождения, вскрыть заговор…

Жизнь не оставила ему выбора.

Данила Егорович Сорокин умер от первого же выстрела, в голову. А Степан Еремеевич Медведев продолжал стрелять, в барабане кончились патроны, а он все давил на спусковой крючок, щелкал курком.

Вбежали люди, навалились на Степана, скрутили…

Парася ночью кормила дочку грудью, когда начался пожар. Парася и подняла тревогу.

После Егорши она дважды беременела. Родилась девочка, прожила меньше месяца, на следующий год – мальчики-близнецы, недели не протянули. И вот, наконец, полгода назад разрешилась девочкой, крепенькой и здоровенькой. Назвали Анной – в честь Нюрани, как раз от нее письмо получили. Радость была несказанная, Степан прямо-таки светился. Хорошему роду нет переводу! У Петра два сына, у него два сына и доченька, у Нюрани пока только одна девочка, с чудны́м именем Клара. Но сама-то Нюраня! Ах, молодец, ах, бой-девка! На доктора учится. И пишет, что муж у нее хороший, добрый, в органах работает. Мать Параси и сестра, как узнали про это письмо, повинились – было еще и другое, первое. Парася очень на них осерчала, сказала, что утайки от Степана им в жисть не простит, и три месяца с родными не разговаривала. Хотела от Степана и дальше тайну про первое письмо хранить, но не умела она секреты от мужа держать, призналась. Степан не осерчал – очень уж был рад весточке от сестры, – только назвал тещу и ятровицу «подпольщицами». Ирина Владимировна потом пояснила Парасе, что это слово означает. А матери и сестре Парася, когда приехала мириться, передала мужнино слово без перевода – пусть помучаются.

Врачи не раз говорили Парасе про слабость ее организма, что беременеть и рожать ей опасно для жизни. Еще советовали, как во время соития с мужем избежать зачатия ребенка. Парася слушала, краснела от смущения, кивала, но Степану ничего не рассказывала. Она, коренная сибирячка, стыдилась своих немощей. И особенно досадно было сознавать правоту свекрови, покойной Анфисы Ивановны, называвшей ее нюхлой, то есть слабой, болезненной.

Поменять что-то в их соитиях или вовсе от них отказаться Парася не могла и решительно не желала. Это была большая, значимая, сладкая для тела и души часть супружества. Пусть уж идет как идет, как Бог рассудит.

Родив здоровенькую девочку, Парася, потерявшая четверых детей и понимающая, что следующая беременность может стать роковой, тряслась над ребенком. Холила-берегла Аннушку, птицей кружила.

Пожар (явный поджог, потому что занялось в разных, далеких друг от друга местах) потушили к утру. Хорошо, что безветрие, что Парася вовремя тревогу подняла, но ущерб был все-таки значительный. И самое досадное – не было хозяина, задерживался в Омске. Без него колхозники чувствовали себя сиротливо, привыкли они к твердой руководящей руке.

К обеду из города прибыл нарочный, долго о чем-то совещался с Неубийбатько. Тот вышел из правления с почерневшим лицом, от сажи и копоти уже отмылся, кожей потемнел. Велел собирать народ.

Парася слушала и не понимала. Ее муж – враг народа, участник заговора, убил в застенках в ходе допроса представителя органов, подстроил сожжение колхоза…

– Факты достоверные, – хрипло закончил Неубийбатько, – обсуждению не подлежат. Всем разойтись и приступить к текущим делам по устранению последствий огненного пожара.

Никто не тронулся с места. Люди, как и Парася, не могли осмыслить случившегося. Молчали даже те нервно-голосистые бабы, которые при любом удобном случае вопили: «Ой, да что же это! Ой, да как же это!»

– Что стоим? – крикнул Неубийбатько, и Парасе показалось, что на глазах его заблестели слезы. – Ничего не выстоите! – И, противореча себе, сказал уже другим голосом: – Надо выстоять, товарищи! Приступайте к работе!

Парася бросилась домой, следом за ней вошли Фроловы. Ирина Владимировна и Андрей Константинович о чем-то тихо переговаривались в углу, а Парася носилась, лихорадочно собирая вещи.

– Что вы делаете? – спросила Ирина Владимировна.

– Дык в Омск надо ехать, к Степану!

– У вас грудной ребенок, – напомнила учительница.

– С собой возьму.

– Вы с ума сошли! Заморозите Аннушку, она погибнет!

– Прасковья Порфирьевна, – поддержал супругу Фролов, – сядьте и успокойтесь.

– Дык что ж сидеть? Ехать мне надо.

– Никуда вам ехать не надо! – твердо сказал Андрей Константинович. – К мужу вас не допустят, это вне всяких сомнений. И подвергать жизнь Аннушки опасности вы как мать не имеете права!

Парася опустилась на стул, и Фроловы с ней заговорили. О том, что теперь она – жена врага народа, а это повлечет за собой конфискацию имущества и, не исключено, ее арест. Сейчас она обязана думать о детях. Фроловы уезжают, они давно, как начались аресты, задумывались об этом. Но за спиной Степана Еремеевича жилось столь спокойно, интересно и привольно, что всё откладывали. Они уже переживали подобные кампании-чистки, но, очевидно, меньших масштабов. Спасение от них единственное – бежать, затеряться.

– Боюсь, что вы не совсем понимаете происходящее, – сказал Андрей Константинович.

– Это… – Ирина Владимировна запнулась, подыскивая сравнение. – Это как вскрытие Иртыша.

Сравнение было Парасе понятным. И страшным.

Ледоход на реке происходил каждый год, но привыкнуть к нему было невозможно.

Долгую зиму река покоилась под толстым слоем льда, надежно державшим зимник, пробитый в торосах с одного берега на другой. По зимнику возили в город убоину, замороженное молоко, ягоды, овощи, варенья и соленья, дрова. До апреля возили, уже когда забереги – оттаявшие у берега участки – появлялись.