Наталья Нестерова - Жребий праведных грешниц [сборник litres]

– Опять досрочно-скоропостижно, все торопится, – сказала Марфа, – все спешит. А куды?

– Васятке лучше знать, – слегка обиделась тетя Парася.

Настя ее поддержала:

– Тем более, что на его решения мы повлиять не в силах. Читаю дальше: «Хотел бы переслать Вам свой лейтенантский аттестат, но тут возникают проблемы, так как я, признаться, ношу фамилию Фролов».

– Не надо денег, сынок! – замахала руками тетя Парася. – Тебе самому пригодятся! А фамилия? Что анкету портить, коли замарали невинно твоего родного отца.

– «Я хотел бы, – добралась Настя до строчек, которые всегда вызывали у тети Параси слезы, – выразить свою любовь и радость, которые пережил, когда узнал, что Вы живы, и сейчас испытываю. Но, к сожалению, не нахожу слов…»

– Не говори, сыночек, я без слов понимаю, – плакала тетя Парася. – Сохрани тебя Господь! Миленький мой! Кровиночка!

– «Передайте, пожалуйста, мои искренние приветы родным и близким!»

– Передала, – заверила тетя Парася, потрясая ладошкой в воздухе. – Всем передала, порадовались люди добрые моему счастию негаданному и тебе поклоны шлют. «Крепко обнимаю и целую Вас, мама!» – проговорила тетя Парася последние строчки. – И я тебя, сокол мой ненаглядный, к груди своей многострадальной прижимаю, сердцем своим израненным благословляю…

– Парася! – осадила ее Марфа. – Опять расчувствуешься до припадка!

– Грех, – согласилась тетя Парася, – себяжаление да потешание.

Она взяла протянутое Настей письмо, аккуратно сложила и отнесла за икону, где хранились ее сокровища: из тюрьмы прощальное письмо мужа (на груди в мешочке носила, да истлелось от пота), Егорки-беглеца сумбурное послание и вот теперь письмо Васятки.

Ответ сыну Парася постановила сама писать, хотя Настя предлагала под диктовку. Быстро не ответила – работы было столько, что вечерами падали замертво, только и успевали вырвать минутку снова Васяткино письмо перечитать. А тут дожди зарядили. Ко времени – уже отсеялись колхозники, а для зерна, опущенного в землю, и для трав нарождающихся влага в большую пользу.

Настя, для которой прежде смена времен года означала только смену гардероба, поражалась тому, насколько крестьяне, их труд, зависят от капризов природы. Если собрать воедино чаяния, надежды и молитвы крестьян, то это были бы еженедельные прошения в небесную канцелярию: пошлите вёдро (сухую погоду), не нашлите заморозков – мы уже огородину (овощи) высадили, подбавьте влаги, и тепла, тепла, солнышка! Когда Настя, свято верившая в силу науки, заговорила о том, что когда-нибудь люди научатся управлять климатом, на нее посмотрели как на умалишенную. Они верили, что поп с кадилом выйдет в поле и намолит правильную погоду, а в науку не верили!

– Такие люди, как талантливейший Василий, покорят природу! – исчерпав аргументы, воскликнула Настя.

И тут на лицах Марфы и тети Параси появилась некое подобие надежды на несбыточное.

Лил дождь – славный. Небо не облажное, не опустилось на землю грязно-серым, приплюснутым снизу дымом, облачка плывут, нет-нет солнышко проглянет. Настроение было хорошим – сидели по домам, не отдыхали – спешно выполняли накопившуюся по хозяйству работу.

Чтобы тетя Парася написала письмо, у колхозного бухгалтера одолжились очками.

Она сидела за столом перед листом бумаги из тетрадки в полосочку – большая ценность, подаренная учительницей. Чернильница-непроливайка, ручка с пером, которое тетя Парася долго и придирчиво рассматривала на свет – не прицепились ли волосики.

– Да ты уж, Парася, – не выдержала Марфа, – истомила нас всех! Пусть уж лучше Настя химическим карандашом настрочит.

– Нет, сама! Ну, с Божьей помощью.

Окунула перо в чернильницу, странной гримасой исказила лицо – чтобы дужку очков на носу удерживать. И начала выводить слова.

Через полчаса Настя подошла к тете Парасе, заглянула через плечо, прочитала.

«Здраствуй нинаглядный мой сыночек Васенька! В первых строках шлет тебе привет твоя двоюродная бабка Агафья атакже йё вунуки…»

Далее, почти до конца страницы, шло перечисление родственников и свойственников, соседей и односельчан.

– Тетя Парася! – возмутилась Настя. – Вы всю деревню хотите упомянуть? Ведь всего один лист!

– Так положено, девонька, – Парася устало опустила руки. – Марфа, иди посмотри, не забыла ли я кого, не обидела?

Марфа с деловым видом взяла очки, но они ей только мешали, зрение у нее было отличным. Сняла очки, перечитала, подсказала несколько персонажей, которые тетя Парася с удовольствием через запятую внесла в список приветствующих.

– Я не знаю! – мотала головой Настя. – Осталось упомянуть только скотника Юрку. Занятный дядька, юморист. Он нам тоже какая-нибудь родня или свойство?

– Нет, – серьезно, не уловив издевки, ответила Марфа, – Юрка из переселенцев.

Непривычное и напряженное занятие утомило Парасю. Она отложила письмо, дописала его на следующий день. Как могла выразила свою радость и слезно попросила Васеньку разыскать Егорку, скопировав единственную весточку от сбежавшего сына.

Через пять дней пришло письмо от Митяя из санатория – короткое и написанное чужой рукой.

«Здравствуйте, мои дорогие мама, Настенька, Степка и тетя Парася, Аннушка и Илюшенька! За меня вам пишет медсестра, так как в результате контузии пальцы мои пока еще дрожат и выводят неразборчивые каракули. В целом у меня все отлично – живу, оздоравливаюсь на курорте. Думаю, вам Васятка уже написал, как мы встретились в госпитале. Он пока передвигается на костылях, но ему обещали сделать протез ноги. Целую вас крепко, мои родные! Сыночка, персонально, в носик! Ваш Дмитрий Медведев».

Настя в письмах мужу не рассказывала правды. О блокадном голоде написала: «Мы разучились привередничать в еде». Смешно описывала, как привыкает к сельскому быту и как Илюшенька с каждым днем становится крепче, умнее и восхитительнее. Ей казалось естественным не расстраивать воюющего мужа, но почему-то она не допускала, что фронтовики точно так же будут лукавить. И когда ей открылась эта простая истина, накатил ужас.

Всегда подбадривающая других, находившая забавное и смешное в обыденном монотонном тяжелом труде, в поступках и повадках людей, отличавшаяся самоиронией, Настя вдруг проговорила заторможенно:

– У Василия нет ноги. А у Мити… у него оторвало руки.

И завыла, и лихорадочно бросилась собираться в дорогу. Сообразила, что уехать из сибирского села в прифронтовые области нереально. Упала на лавку и разрыдалась в голос.

Словно сделанное открытие пробило заглушку, и хлынули накопленные страдания, подавляемые страхи – ужас блокады, терзания голода, смерть мамы и убийство Петра, отупляющая бесконечная сельская работа и непривычная материнская, не оставлявшие ни минуты для чтения или раздумий, превратившие ее существование в прозябание человекоподобного механизма. То, что свалилось на нее за последние годы, слишком отличалось от беззаботного детства и юности. А теперь еще Митя лишился рук!