Наталья Нестерова - Жребий праведных грешниц [сборник litres]

Они не перешли на «ты», хотя разница в возрасте была невелика. Возможно, не хватило времени. Обеим страстно желалось перетерпеть лихолетье рядом друг с другом. Не получилось.

Емельян пришел домой хмурый и злой, от ужина отказался. Плюхнулся в кресло, выпил рюмку, другую, но не захмелел и не разболтался. Сидел, думал, нахмурившись. Нюраня вязала на спицах, никакого дурного предчувствия, молчание лучше его трындения. Но это было непривычно, не по правилам. Муж думает! Интересно, какой частью мозга? Там есть несгнившие участки?

– Емеля, что случилось? – спросила Нюраня.

– Заткнись!

Она пожала плечами и продолжила вязать. После третьей рюмки он заговорил, все-таки захмелел. Обращался не к ней, а будто доносил, жаловался покровителю – ангелу небесному. У подлецов тоже есть ангелы.

Из словесной каши мужа Нюраня вычленила и поняла следующее. Начальник полиции Михайловский арестован немцами и приговорен к расстрелу. Он проворовался на золоте и драгоценностях, отбиравшихся у арестованных и уплывавших от немцев. Емельян был тесно связан с Михайловским, вместе обделывали дела. Начальником полиции назначен Рябичевский («еще царской армии полковник, смотрит на меня свысока, недобитая контра»), с которым Емельян не нашел общего языка. Под Емельяном закачалась земля – неизвестно, сдал ли его Михайловский, а Рябичевского подкупить не удалось. Емельяну срочно нужно выслужиться перед немцами.

Он не уснул в кресле. Поднялся и спросил:

– А эта твоя жидовка с жиденышем?

Нюраня не раз читала в книгах, что у героев в моменты внезапного страха «внутри похолодело». Ей казался глупым этот штамп. Но, оказывается, он был точным. Она в институте имела отличные оценки по анатомии и могла точно сказать, где похолодело. Ледяной коркой стянуло диафрагму – непарную мышцу, разделяющую грудную и брюшную полости, служащую для расширения легких. Дышать стало невозможно. В доли секунды ей даже привиделось, что холод от диафрагмы может распространиться по всему телу, сковав его. А может, напротив, отдать высвобожденное тепло, резким всполохом послать его вверх, к голове. И будто бы у нее даже есть выбор. Хотя в чудовищно короткое мгновение никакого выбора человек сделать не может. Ей просто повезло, когда горячая волна шибанула вверх.

Нюраня вскочила, выдернула спицы из вязания и приставила их к горлу мужа:

– Только попробуй, гад! Только тронь Раю и ребенка!

Емельян не испугался. Одной рукой заехал Нюране под дых, другой захватил спицы и отшвырнул в сторону.

Она скрючилась от боли, он захватил ее волосы и поднял голову, дыхнул перегаром:

– Не выступай! Ты мне теперь ненужная.

И ушел. Сам разделся и завалился спать.

Его правда: Нюраня с ее покорным ежевечерним вязанием потеряла власть над мужем. Он вокруг нее кренделя вырисовывал, пока ему завидовали: жена-красавица, докторша. А теперь она кто? Как мать для Кларочки гроша ломаного не стоит, как хозяйка и хранительница добра никчемна, слишком много гонора на пустом месте. Найти бабу подходящую сейчас легче простого: и образованную, и хозяйственную, и преданную – только свистни.

– Анна Еремеевна? – неслышно вошла и тихо спросила Рая.

– Иди отдыхай, все хорошо.

Все было катастрофически нехорошо! С начала оккупации Нюраня пыталась найти запасное убежище для Раи и Миши. Спрятать их в еврейском квартале невозможно, там осталась горстка испуганных жителей, каждую минуту ждущих, что их погонят на казнь. Докторов Гильмана и Шендельса с женами, других стариков расстреляли.

Нюраня пыталась с помощью Оли Соколовой найти семью, которая спрятала бы Раю с ребенком. За любые деньги и ценности. Оля обещала постараться, но спустя время только развела руками:

– Анна Еремеевна! Никак! Если в глубинку, в села, так не доберешшси. За одного партизана десяток расстреливают, без разбору – стариков, детей, жэншин. А то и вовсе ужас: огнеметами по хатам, пожарище, полсела нет, люди в чем были выскочили, а их из автоматов. Знаю одну семью. Прятали еврейского мальчика в подполе. Без свету несколько месяцев, стал как червяк белый. Запасов-то в подполе не осталось, крысы озверели как те немцы, на мальчонку накинулись, он вопить. Чтоб соседи не услышали, хозяева еврейчика сами придушили.

– Какое зверство!

– Нет, Анна Еремеевна, нет! – горячо протестовала Оля. – Те люди хорошие! Они кормили жиденского ребятенка, а у них своих трое, они родными детками рисковали, а уж как случилось… не судимы будем. Ладно бы у вас одна баба, а кормящая с дитём! Он же плачить! Зубы резаться начнут – не уторкаешь.

– Я поняла, Оля! Но если все-таки в твоей бурной деятельности случится увидеть надежный схрон для матери с ребенком, ты мне дашь знать.

– Всеразнонепременно! Анна Еремеевна, я для вас! А вот нет ли у вас, случаем, инсулина? Такая хорошая женщина помирает от сахарной болезни! Нет? Я уж всех докторов обегала. Вы, говорят, с немецкими врачами якшаетесь? – осторожно спросила Оля.

– Досужие слухи. Немецкие так называемые врачи хорошо, что меня не пристрелили. Где найти инсулин, я не представляю.

– Ну да, ну да, – зачастила Оля. – Я сама по образованию ускоренных курсов медик, а все никак не могу чуду не восхищаться: сделаешь укол буйному – присмирел, затих и блаженство на лице. Порошок человек принял – и выздоравливает. Разе не чудо?

– В каком-то смысле чудо, потому что наука – это квинтэссенция, концентрация трудов человеческого гения.

– Ну да. А без концтрации, без инсулина помрет хорошая женщина.

– Оля!

– Знаю, знаю, мне все говорят: на каждого не нажалеешься. Но ведь жалко!

Когда Рая из приживалки превратилась в близкого человека, в негаданную подругу, Нюраня прекратила поиски. Это был чистой воды эгоизм, желание пережить лихолетье бок о бок с милым человеком.

Помощь пришла утром, негаданная, как удача. Свалилась с неба, ворвалась в дом. Нюраня считала свою жизнь трудной, самосделанной. Но если трезво вдуматься, то удача ей всегда сопутствовала, носила имя-отчество и фамилию. Начиная с бегства от раскулачивания, когда Камышин сделал ей фальшивые документы и усадил на поезд, идущий в Расею. Потом были главврач, медсестра Мария Егоровна, фельдшер Ольга Ивановна, конюх дядя Николай… По большому счету и Емельян был удачей, не выйди она за него замуж, не выучилась бы на врача.

Екатерина Петровна, мать Тани Миленькой, прибежала к Анне Еремеевне с печальной вестью: ночью Таня умерла. Еще не похоронили, земля мерзлая, кострами отогревать надо. И другое горе: Вику, сыночка Таниного, два дня как пытаются перевести на разбавленное козье молоко, три литра достали, отдали за банку швейную машинку и пуховый платок. А внучек единственный занемог, поносит его, крохотку.