Наталья Нестерова - Жребий праведных грешниц [сборник litres]

Семнадцать-восемнадцать лет – возраст первых любовей, романов, писания стихов и гуляний до полуночи. Жаба с особым удовольствием напирала на «всю эту грязь, что сидит у вас в голове»; сексуальные мотивы были ее излюбленными. Фаворитов у Жабы не имелось, но все-таки для публичного издевательства она не выхватывала ребят, чьи родители занимали руководящие должности.

Оля Афанасьева была из семьи простых служащих: мама бухгалтер, папа инженер. Сама Оля – тихая, скромная, незаметная. Она не была пассией Степана, он с другой девочкой завертел роман «по-настоящему». Оля напоминала Аннушку, а Степка любил сестру. Болезненно скромных, стеснительных девочек Степка считал «недоделанными» и заслуживающими жалости. Поэтому то, что Жаба учинила с девочкой, взбесило Степана.

Жаба прогуливалась по классу и выбрала жертву:

– Афанасьева! Сидим мечтаем? О мальчиках, конечно? Выходи отвечать урок!

Оля вышла к доске, а учительница наклонилась, вытащила из-под парты ее портфель, поковырялась в нем, достала девичий альбом. Такой был у каждой девочки: общая тетрадь, каждая страничка в орнаменте из нарисованных цветными карандашами гирлянд цветов, вклеены фото артистов и вырезки из журналов, переписаны стихи о любви и цитаты о смысле жизни.

Жаба перелистывала альбом и противным голосом зачитывала душещипательные стишки.

– Стыдно, Афанасьева! – Жаба швырнула альбом и пошла по проходу между рядами парт к своему столу, прямо на Олю. – Чем у тебя голова забита? Грязными мыслями и мечтами! Вместо того чтобы хорошо учиться, ты мечтаешь, как бы на чердаке обжиматься? Развратничать? И с кем? Кто там у тебя фигурирует под сокращением СА? Сергей Арестов? Разгильдяй. Арестов! Не вертеться!

Они читали в книгах и видели в кино, как девушки теряют сознание, падают в обморок. Закрывают глаза, падают навзничь – точно в руки кавалера или, элегантно взмахнув руками, замирают в красивой позе на оттоманке. В том, что произошло с Олей, ничего красивого не было. Мертвецки побледнела, голова перестала держаться на шее и откинулась назад, стукнувшись о доску. Оля сползла, стекла на пол, юбка задралась, и стали видны подвязки, державшие коричневые хлопчатобумажные чулки.

Ребята вскочили.

– Сидеть! – гаркнула Жаба.

– Агния Артуровна! Она же в обмороке!

– Агния Артуровна! Вдруг она умерла?

– Занять свои места, я сказала! Молчать! Не таких артистов видали.

– Это подло! – выкрикнул Степан.

– Медведев! Дневник мне на стол. «Кол» за поведение.

– Да пожалуйста!

Он прошел к учительскому столу, бросил на него дневник, присел около Оли, похлопал ее по щекам.

– Афанасьева! Хватит представлений! – Если Жаба и перепугалась, то виду не подала. – Одерни юбку, бесстыдница!

На этих словах Оля очнулась, посмотрела на Степана, не узнавая. Она почему-то лежала у доски, а Степка закрывал ее колени подолом платья.

– Медведев! Займи свое место, или ты получишь «неуд» за поведение в году и в четверти! – орала Жаба. – Игнатова и Краснова! Поднять эту притворщицу и отвести в туалет умыться. Урок продолжается! Тема нового параграфа…

Девочки отвели Олю к школьной медсестре, которая давала нюхать ватку с нашатырем и накапала валерьянки. Потом проводили Олю домой, рассказали родителям о случившемся и о педагогических методах Жабы в целом.

Десятый «А» объявил Жабе бойкот и на следующий урок не явился в полном составе. Возмущенный Олин папа пришел к директору. В кабинете присутствовала и Жаба, сидела молча, с презрительной миной. Олин папа справедливо негодовал, возмущался: у его дочери нервный срыв, она либо плачет, либо лежит безучастно, не разговаривает, жена взяла отпуск – боятся, что девочка руки на себя наложит. Что она сделала? Какое преступление совершила? И за что ее подвергли публичному унижению?

– Вам все ясно? – спросила Жаба директора, поднялась и вышла из кабинета.

Директор был хорошим человеком, неплохим педагогом, средней руки руководителем. Был бы лучше, не имей в коллективе заразу – Жабу. Ее так и учителя за глаза называли. Директор утешал себя тем, что детям даже полезно столкнуться с монстром – для воспитания чувств и характера, закалки воли. О том, что для многих детей такое столкновение оборачивается душевной травмой, предпочитал не думать. Ему хватало истерик молоденьких учительниц, которых Жаба изводила так же, как учениц старших классов. Против Жабы был только один прием, он же народная мудрость: не буди лиха…

Олиного папу директор уверял в том, что они примут меры, что для Оли будет обеспечен режим наибольшего благоприятствования: пусть не ходит в школу, поправляется, ей поставят оценки и за четверть, и за год, максимально возможно хорошие. Ведь до окончания школы осталось три месяца, сейчас не время размахивать саблями, надо думать об аттестате и о поступлении в вуз.

Десятый «А» прогулял еще один урок географии. Стало попахивать бунтом, и директор принял меры. Он пришел в конце физики, после которой по расписанию география, и не отпустил класс на перемену, устроил собрание, точнее – промывку мозгов. Говорил о том, что Агния Артуровна педагог с тридцатилетним стажем…

– Да, Медведев? Что ты тянешь руку? Хочешь спросить?

– У опытного педагога Агнии Артуровны были ученики, которые увлеклись ее предметом и стали географами? – поднялся Степка.

– Подобной информацией я не владею, да она и не важна. Я обращаю ваше внимание, что Агния Артуровна – пожилая женщина, над которой некрасиво, неблагородно издеваться.

– А над кем благородно издеваться? – с места спросил Степка, но директор сделал вид, что не услышал.

Еще он говорил, что принципиальность важна, она – свидетельство зрелости натуры. Но с другой стороны, бывают обстоятельства, когда нужно искать компромиссы. Они оканчивают школу, и сейчас не время для восстаний, революций и выяснений отношений. Можно испортить свою будущность: необдуманное бунтарство сегодня может обернуться большими проблемами в их биографиях. Звучало подленько: надо быть принципиальным, а когда невыгодно, про принципы забывать.

Шел 1951 год. Директор знал, что опять начались аресты, по слухам, под удар попали врачи и евреи. Это пока. В тридцатые годы махина тоже медленно раскручивалась. Десятиклассники, юные максималисты, не представляли себе, какой опасности подвергают себя. И ведь не скажешь им открытым текстом: «Помалкивайте! Такие, как Жаба, могут пересажать полшколы».

Прозвучал звонок на урок, директор пошел к выходу, ребята встали. Входящего учителя встречали и с уходящим прощались стоя. Они договорились не вставать, когда в класс войдет Жаба. Она столкнулась с директором в дверях, и получилось, что ее встретили, как обычно.