Агаси Айвазян - Треугольник

Добр и неизменен в своих мыслях и заботах о семье Мисак (повесть «Отец семейства»). Но несчастлив сам он, страдают его жена и сын… Казалось бы, писателя больше всего в этой истории интересует повседневное течение жизни семьи Мисака — так подробно всматривается он в эти обыденные хлопоты, так скрупулезно описывает самые маленькие, незначительные семейные события. Но это первое впечатление обманчиво. Как и всегда, Айвазяна прежде всего интересует внутренняя жизнь его героев. И повесть эта — о поисках себя, поисках человека в человеке, о «нравственной обеспеченности» личности.

Нет у Мисака ни мысли, ни цели важнее благополучия семьи. Все вокруг преклонялись перед понятием «семья», грозившие семье беды вызывали ужас, перечеркивали сам смысл жизни этих людей. Незаметно, с течением времени, культ семьи — этой боли его сердца, загадочного клубка, один конец которого затерялся где-то в далях прошлого, а другой — где-то еще дальше, в непонятном будущем, — заполнил его существование.

Идея человеческой памятливости, причастности к судьбе народа, уважение к своему роду, желание напомнить дню сегодняшнему его истоки, все эти так активно обсуждаемые нашей литературой последних лет проблемы (вспомним хотя бы очень емкие и точные слова Валентина Распутина из «Прощания с Матерой»: «Правда в памяти. У кого нет памяти, у того нет жизни») — все они удивительно созвучны армянской литературе.

Судите сами.

Егише Чаренц, «Книга пути»:

Грант Матевосян, повесть «Мы и наши горы»: «От пастуха Ованеса родился пастух Есаи, от пастуха Есаи родился пастух Айказ, от пастуха Айказа родился Степан, но Степан уже не пастух…»

Агаси Айвазян часто возвращается к этим мыслям на страницах своих книг. Не случайно один из его героев считает, что человек должен соотносить себя не с миром, не с количеством людей, а с временем, с вечными, непреходящими нравственными ценностями. Думает так пришедший в книгу Айвазяна из старинных армянских легенд и ставший главным героем его повествования-притчи Мартирос, которому доверено право нести нам, читателям, многие авторские идеи и убеждения. Так начинается повесть «Треугольник»: «Отец у меня был кузнецом. Отец моего отца тоже был кузнецом. Говорят, и его отец кузнечил. Но потом остались только мой отец и его товарищи кузнецы».

А это уже о Мисаке из «Отца семейства»: «Пустая темная комната. Словно никто, никогда здесь не жил… Только на стене еще висят фотографии его родителей. Отец в военной форме, в папахе. Мать сидит, сложив на коленях руки… И в этой заброшенной, холодной комнате — запах теплого хлеба, единственное, что напоминало ему о жизни, пробуждая старое, до боли знакомое чувство, чувство, которое укрепляло в нем надежду. И он ухватился за эту надежду и стал восстанавливать в памяти историю своего разрушенного очага».

Для Мисака следование традициям — не ритуал и даже не стремление жить «как все». Это фанатическое следование традициям для него — единственно возможный разумный способ жизни и мироосмысления. Оно вошло в его плоть и кровь, и когда после пустячной ссоры Мисак решил, что задета честь его семьи, мысли его «заработали в одном направлении. По это были не мысли, это заговорила кровь древнего рода». Мисак убивает обидчика, но в его сердце — сердце все-таки доброго, честного, самоотверженного человека — всегда будет жить огромная, неискупимая вина перед людьми, а в памяти навсегда останется последнее слово Петроса, его ласковое и удивленное «аджан?» — душа моя… Убив Петроса, не убил ли Мисак тем самым душу свою — самого себя?..

Только-только начал вводить в спокойное и надежное русло жизнь своей семьи Мисак — появился достаток в доме, мир и покой обосновались в нем, вот и радость заглянула — женится сын. Чего же еще желать? Тут и настигли его, один за другим, два страшных удара — сбежал из дома сын, изменила жена.

В этом отлаженном, упорядоченном, благополучном патриархальном существовании Ермон, жене Мисака, не хватило человечности, духовности. Она по-своему любит Мисака, продолжает его любить, но отношения с ним — серьезная, «земная» часть ее жизни. Мечтала же она о какой-то завораживающей сказке. И не за такой же ли мечтой — яркой романтикой цирковой жизни поспешил сын?..

Страдает Мисак, обманутый в своих лучших чувствах, одинокий, как и жена и сын, в своей собственной семье… Но мы готовы согласиться с автором: «Миру нужны отцы семейств. Нужны они и народу Мисака. В этом есть великая мудрость. Люди бегут друг от друга, потом убегают от самих себя. Нет во всем этом ни на грош ума. Но приходят отцы семейств и собирают, сплачивают вокруг себя людей. На них, на отцах семейств, держится мир… Горе тому народу, у которого нет отцов семейств…»

Остается сказать совсем немного. Вспомнить слова героя повести «Треугольник»: «Фотография с изображенными на ней людьми, с их внешностью, позами, изрядно пожелтевшая, фотография эта истинно армянская, а почему, я и сам не могу сказать. Это можно почувствовать только особым чутьем, если оно есть у вас». Читая книги Айвазяна, чувствуешь: это писатель истинно армянский. И еще, встречаясь с его героями, убеждаешься — вновь повторим слова одного из них: «удивительные люди есть в твоей стране»…

Н. Игрунова

Дамрчи — кузнец (турецк.).

Армянское название Эрзерума.

Уста — мастер (турецк.).

Варпет — мастер (арм.).

Сокращение от имени Мкртыч.

Музыкальный инструмент.

Дорогой (груз.).

Исполнитель на сазе — народном инструменте.

Анагоруйн (арм.). — малоупотребляемое слово, обозначающее «жестокий», «бессердечный».

Папик — дедушка (арм.).

Тикин — госпожа (арм.).

Аджан — ласковое обращение: душа моя (арм.).

Из ада в ад.

По-таджикски — «хорошо, добро». Но «хай» одновременно означает «армянин».

Торос Рослин и Саргис Пицак — знаменитые средневековые армянские миниатюристы, создавшие замечательные портреты и оригинальные начертания букв для украшения книг.

Пустыня в Сирии, куда в 1915 году были согнаны и уничтожены несколько сот тысяч армян.

Здравствуй, кацо, человек божий… (арм.)

Шаракан — средневековая духовная песня.