Агаси Айвазян - Треугольник

Кежо ускорила шаг. Полосатый тоже заторопился, он еще что-то сказал и, не получив ответа, подошел еще ближе. Встретившись со мной взглядом, он снова расплылся в улыбке, словно сто лет был нашим родственником, — трудно было не улыбнуться ему в ответ. После этого он совсем осмелел и, с улыбкой поглядывая на меня, о чем-то спрашивал Кежо, все спрашивал и спрашивал…

Он возникал то с одной стороны, то с другой, отставал, снова нагонял нас, семенил рядом, подвижный и юркий, как челнок, он вертелся между нами, словно сплетая нас всех в одну кружевную вязь.

— Оставьте нас, — грубо сказала Кежо, мне даже неловко стало: я еще не видел ее такой, жестокой и чужой, прямо какой-то другой человек.

Полосатый было опешил и остался стоять на месте как вкопанный. Мы прошли вперед, и я подумал, что полосатый обиделся на грубость Кежо, но тут он снова объявился рядом с нами, как выскочившая из воды пробка. Он молча шел рядом с нами, дружелюбно поглядывая на меня, потом сказал неожиданно:

— «Сумурун» смотрели? Какой фильм!.. Сегодня последний день идет…

Я посмотрел на Кежо. Она крепко сжала мою руку в своей мозолистой твердой ладони и ускорила шаги, чуть не бегом пошла.

Полосатый по моему взгляду понял, что мне очень хочется посмотреть этот самый «Сумурун», и стал рассказывать его сюжет.

Я опять посмотрел на Кежо и потянул ее за руку, чтобы она не шла так быстро, ведь такая удача, у нас самих денег нет, а этот полосатый, похоже, собирается купить нам билеты… Чего еще надо?..

— Пошли, Кежо… — прошептал я. — Он купит билеты…

Кежо больно сжала мне руку, и я, обиженный, вырвался от нее с криком: «Тебе билеты даром дают, а ты!..»

— Если ты не хочешь идти, я один пойду… — заупрямился я и посмотрел на полосатого — тот закивал головой.

Мы с сестрой повисли с двух сторон на Кежо и заныли: «Хотим в кино…».

— Нельзя… Денег нет… — побледнев зашептала Кежо.

— Так ведь этот покупает билеты… — удивился я и почувствовал, что жилы у меня на шее напряглись, так громко я это крикнул. Как это она не понимает таких простых вещей, что это с ней? Обычное упрямство, она всегда была такая.

— Не понимаю, какая разница, кто купит билеты?! — взвился я.

— Вот именно… какая разница… — рядом с нами снова возник полосатый и, запыхавшись, протянул нам билеты.

— Вот… три билета… я уже видел…

Кежо и не думала их брать.

Я испугался, что полосатый унесет их обратно, и выхватил у него эти самые билеты. Он улыбнулся мне, молодец, дескать, так и надо, и вдруг как сквозь землю провалился. Исчез.

— Три билета, — сказал я Кежо. — Пошли.

Кежо в нерешительности оглянулась.

— Не понимаю… Чего ты боишься… — я потянул ее за руку. — Идем, опоздаем.

И мы с сестрой нетерпеливо и плаксиво затеребили Кежо, подталкивая ее к кинотеатру.

В зале я вдруг заприметил полосатого, он по-свойски подмигнул мне и растворился в толпе.

Рядом с нами одно место было свободное. Когда свет в зале погас и все наше внимание приковалось к экрану, я, словно во сне, заметил, что кто-то занял это место. Только в конце фильма я разглядел, что это был все тот же полосатый.

По дороге домой он нам купил мороженое, и мы узнали, что его зовут Рач Гоганян.

Кежо не говорила ни слова и свое мороженое отдала моей сестре.

На следующий день, возвращаясь из школы, я увидел возле наших дверей полосатую кепку Гоганяна, он о чем-то спросил прохожего, потом, нагнувшись, заглянул в наш подвал.

Из соседнего подвального окна, словно из преисподней, высунулась голова маляра Никифора. Гоганян заговорил с Никифором. И тут к ним подошел я.

— Ты здесь… — оживился Гоганян. — Ну, как ты? Вы что, тут живете?

Я кивнул.

Гоганян сунул себе в рот шоколадную конфету, еще одну протянул мне.

— Ну как тебе вчера «Сумурун», понравился?

Я показал ему большой палец.

— Ага… — он полез в карман и вытащил какое-то фото, — тебе.

Посмотрел я, а это из «Сумуруна» кадр.

Гоганян наклонился и зашептал мне на ухо:

— Пойдешь домой, скажи, пусть Кежо выйдет… Поговорить надо.

Что ж тут такого, подумал я, мне и самому приходится иногда так вызывать друзей, непонятно только, зачем он говорит шепотом.

Кежо в комнате не было, а дверь в кладовку была изнутри заперта.

— Кежо, — позвал я, — ты здесь?

— Скажи, меня нет дома… — тут же послышался встревоженный голос Кежо, и я понял, что Кежо спряталась от полосатого. — Скажи, нет дома… Прошу тебя, родненький…

Я заколебался, потом сказал «ладно» и выбежал на улицу.

Гоганян ждал меня, спрятавшись за уличным фонарем.

— Нет дома… — еще издали выпалил я. — Скажи мне, я передам что надо.

Гоганян усмехнулся, пожал мне руку, как взрослому, и ушел.

На следующий день Кежо в коридоре катала на велосипеде мою сестренку, а я, забравшись в клеть, рылся в инструментах маляра Никифора. Вдруг в окне показалась голова Гоганяна. Гоганян очень низко присел, чтобы заглянуть в наше окно, находящееся почти вровень с землей, одной рукой он придерживал шапку, и, потому что находился в неудобной позе, улыбка его казалась вымученной.

— Рот фронт, — приветствовал он меня, но потом почему-то удивился: — а, это ты? — и я понял, что он принял меня вначале за Кежо, в полутьме-то не разберешь.

Я вышел в коридор:

— Кежо, опять этот…

— Скажи, что нет меня… — всполошилась Кежо.

Но тут на лестнице, ведущей в наш подвал, появился сам Гоганян. Кежо, увидев его, метнулась в кладовку. Гоганян пожал плечами, вышел на улицу и двинулся к окошечку кладовки. Кежо перешла в комнату. Гоганян снова показался на лестнице, снова пожал плечами, дескать, что за странная девушка… Еще раз пожал плечами, повернулся и ушел. Я ничего не понимал.

— Кежо, — сказал я, — вы что, в кошки-мышки играете? Человек тебе что-то хочет сказать, что тут такого… Скажет и уйдет… Что ты от него бегаешь?

В следующий раз, когда появился Гоганян, наше семейство все было в сборе. Я стоял в коридоре и смотрел то на маячившего на улице Гоганяна, то на сидевшую рядом с моими родителями Кежо и строил разные гримасы, чтобы привлечь внимание Кежо. Кежо все поняла, но продолжала разговаривать с моими родителями, которые ничего пока не замечали, Гоганян же по-прежнему бегал от окна к окну и не знал, что родители дома. Кежо покачала головой, потом стала растерянно озираться и, не найдя другого выхода, встала из-за стола и вышла в коридор.

Она вернулась очень быстро, чем-то расстроенная. Я выскочил на улицу. Гоганян удалялся.

Я решил, что все кончилось: Гоганян сказал, что ему надо было сказать, Кежо выслушала его и дело с концом.

Я уже забыл про этот случай и когда время от времени встречал на улице Гоганяна, он уже не обращал на меня никакого внимания. Однажды, правда, я увидел, как Кежо вышла из дома и вдали за электрическим фонарем мелькнула полосатая кепка. Но мои детские заботы были наполнены шумом, голосами и светом, передо мною был весь мир — большой и многообразный, и я не предполагал, что случайный один миг, ерундовый какой-то отрезок времени может породить события, запомнившиеся мне на всю жизнь. И я не знал еще, что неосознанная шутка детства — тоже серьезная часть жизни, быть может, такая же значительная, как смерть. И что даже смерть, эта фантастическая смерть, которая не должна была приближаться к моему детству, подвластна незначительному случаю, секунде, что она ее равный родной товарищ.