Карен Уайт - Музыка ветра

– Что бы ты мне сейчас ни рассказывала, какими бы угрызениями совести ни терзалась на протяжении всех этих лет, каким бы издевательствам ни подвергалась сама от рук моего дедушки, ничто, повторяю, ничто! – не оправдывает тебя. Тому, что ты сделала, нет оправдания. Ведь по сути дела ты стала соучастницей преступления. Помогла убийце избежать правосудия. А потому можно смело утверждать, что и сама ты тоже являешься убийцей. Именно так! Убийцей! Ты знала, что взрыв на борту самолета не чистая случайность. Более того, ты выяснила истинную причину авиакатастрофы. И даже установила в ходе своих изысканий, кто именно устроил этот взрыв. Но все приобретенные знания ты решила сберечь исключительно для себя .

Впервые за долгие годы Эдит позволила себе повысить голос, отступив от незыблемых правил поведения, которые она когда-то сама себе и установила.

– Потому что я сочувствовала этой женщине. Если хочешь знать, я даже ощущала некое душевное родство с нею. Она оставила мужу письмо в чемодане. Этот человек издевался над ней, Кэл. Точно так же, как твой дедушка издевался надо мной, а твой отец – над твоей матерью. Но в отличие от нас с Сесилией, у этой женщины хватило мужества положить конец его издевательствам.

Не говоря ни слова, Кэл поднял руку и ударил Эдит по лицу. Удар был такой силы, что она рухнула на пол как подкошенная.

– Ты даже не знаешь ее имени! – выкрикнул он в бешенстве.

Эдит глянула на внука и молча отерла кровь, сочившуюся из рассеченной губы.

– А зачем мне знать? Я могу выбрать любое имя. Десятки имен. Например, Сесилия.

Кэл приблизился к ней вплотную, и Эдит в страхе закрыла глаза, но не пошевельнулась, не попыталась встать.

– Бабуля! – окликнул ее детский голос со второго этажа. Гиббс стоял на верхней ступеньке лестницы.

– Не смей спускаться! – тотчас же крикнул ему Кэл. – Я запрещаю тебе! Иначе мало не покажется!

Эдит открыла глаза.

– Ступай к себе в комнату, дорогой, – с усилием выговорила она, чувствуя кровь и во рту. – Со мной все в порядке.

Кэл взглянул на нее, и в его глазах застыло удивление, словно он впервые увидел свою бабушку. И почему она лежит на полу? И отчего у нее кровоточит губа? Он опустился на колени рядом с Эдит, осторожно поправил волосы, заложив отдельные пряди за уши, а потом прижался лбом к ее лицу. Она поняла, что он плачет. Его слезы, теплые и соленые, покатились по ее щекам.

– Прости меня, – прошептал он едва слышно. – Я так… я страшно виноват перед тобой. Мне стыдно…

Он еще сильнее прижался к ней, словно хотел полностью раствориться в своей бабушке и исчезнуть навсегда.

Эдит подняла руку и ласково погладила его по щеке.

– Знаю, мой дорогой, знаю…

– Я не могу… Я не могу дать этому делу ход… Ты же понимаешь, да?

– Не надо изводить себя, Кэл, напрасно. Пусть все остается как есть. Я столько лет волочила на себе этот страшный груз. Так пусть же все умрет вместе со мной. Ничего хорошего от твоих разоблачений не случится, поверь мне.

Внук обхватил ее лицо обеими руками и крепко сжал его. У Кэла сильные руки, но в этот момент они были добрыми и ласковыми. Что поделаешь? Он ведь с детства был таким. Еще тогда, когда совсем маленьким мальчиком обожал играть в пожарных. Спасал чужие жизни, всегда старался сделать так, чтобы при пожаре не было жертв, чтобы поджигатель или просто виновник пожара был найден, предстал перед правосудием и понес заслуженное наказание. В этом фатальная беда Кэла, в его неуемной тяге к торжеству справедливости всегда и во всем. Когда-нибудь эта черта характера его и погубит.

Кэл отстранился от Эдит и поднялся с пола.

– Я должен уехать. Не могу более оставаться под крышей этого дома ни единого дня… после того, что узнал. Теперь, когда я знаю, что ты сделала. Понятия не имею, куда поеду и чем стану заниматься. Одно знаю точно. Здесь я больше жить не могу.

Эдит кое-как встала на четвереньки и, ухватившись руками за журнальный столик, сумела подняться с пола.

– Пожалуйста, останься! Мы оба постараемся и как-нибудь все уладим. Покаемся вместе… Или что-то еще… Какая-то помощь социальным службам… благотворительность… Еще что-то хорошее…

– Ты же прекрасно понимаешь, что я просто не смогу жить здесь и дальше с тем, что знаю. Знать, что кто-то безнаказанно убил сорок девять человек, а моя собственная бабушка столько лет хранила в себе эту страшную тайну… Нет, кто-то же должен заплатить за все, ответить за содеянное.

– Но тебе придется жить с этим знанием, Кэл. В конце концов ты смиришься. Ты ведь сам пока не понимаешь, куда тебе может завести твоя вечная жажда справедливости и где и когда будет нужно остановиться.

Кэл отвернулся от Эдит и направился к лестнице.

– Куда ты поедешь? Станешь разыскивать ту женщину?

Кэл остановился.

– Сам не знаю, куда, – ответил он, не поворачивая головы. – Но и оставаться здесь, рядом с тобой, я тоже больше не могу. Кто знает, что может произойти, когда я в очередной раз выйду из себя. Я ведь в такие минуты за себя не отвечаю.

– Тебе нужна помощь, Кэл.

– Знаю. Но, быть может, покинув это проклятое место, я как раз и получу ту самую помощь, которая мне так необходима.

Эдит не отозвалась на последние слова внука, не стала окликать его. Она понимала, что все бесполезно. Ей не удастся переубедить его и заставить изменить свое решение. Услышав, как на втором этаже захлопнулась дверь его комнаты, она поспешила поднять с пола чемодан и оторванный багажный ярлык и спрятать все это за диваном в зале. Позднее она снова зароет этот проклятый чемодан где-нибудь в саду. Вторично проделает ту же самую операцию, но так, чтобы его никто и никогда больше не отыскал. Выходя из залы, она едва не налетела в дверях на Гиббса.

– У тебя кровь на лице, – сказал мальчик, осторожно коснувшись ее подбородка.

Он взглянул на Эдит глазами своей матери, и на какую-то долю секунды Эдит показалось, что это сама Сесилия смотрит на нее сейчас с пониманием и сочувствием. И впервые за долгие годы она вдруг осознала, что не напрасно столько лет хранила молчание. Вот он, ее маленький триумф, ее победа, пусть и небольшая, за гибель Сесилии. Но только она никак не могла решить для себя, а стоил ли этот триумф стольких жертв с ее стороны?

Гиббс обнял бабушку за талию и слегка похлопал ее по спине, будто это он, а не Эдит был взрослым и отвечал за нее.

– Все будет хорошо, бабуля. Все образуется. Помнишь? Ты и сама мне так говорила, когда умерла мама. Все будет хорошо. Возможно, не завтра и не послезавтра, но в один прекрасный день боль утихнет.

Они оба прислушались к тому, как Кэл гремит ящиками и хлопает дверцами шкафа у себя в комнате. Потом послышался звук выдвигаемого из-под кровати чемодана. Эдит взяла Гиббса за руку и, опустившись перед ним на корточки, ласково взъерошила его волосы. У нее заныло сердце от чистого, незамутненного взгляда ребенка, смотревшего на нее глазами покойной Сесилии. Увы, увы! Спасти невестку ей не удалось. Вырастить хороших, достойных мужчин из своего сына и старшего внука тоже не получилось. Вся надежда теперь на Гиббса. Он – это ее последний шанс.