Лора Стивен - Абсолютно ненормально

Я поняла, почему люди спонтанно самовозгораются, – из-за раскаяния. Этого достаточно, чтобы вспыхнуть.

Как много всего навалилось. Слишком много. И я готова на что угодно, лишь бы это остановить.

21:30

В этот, вероятно, самый темный момент моей жизни вновь сигналит телефон.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не швырнуть его в стену: я уверена, что меня ждет еще больше ненависти. Еще одно сообщение, в котором мне пожелают покончить с собой. Но я все же смотрю, смутно надеясь, что это Аджита.

Еще один неизвестный номер.

«Эй, Иззи! Это Мэг. Мы вместе ходим на математику, помнишь? Надеюсь, у тебя все в порядке. Знаю, что тебе нелегко, но мне хотелось сказать, что я считаю тебя сильной и храброй, ты круто справляешься со всем этим. Извини, что я так долго не решалась написать тебе… мне просто не хотелось навязываться. Но все же, если ты захочешь пообщаться, то я свободна в следующие выходные. Мх».

Грудь больше не стягивает так сильно. Я не одинока. Не одна.

Я собираю осколки душевных сил, а затем заставляю себя похоронить самые темные мысли – мысли о том, как все это остановить, – и продолжить дышать.

Вытираю проклятые глаза, одергиваю простынь и ложусь под одеяло, зная, что завтра будет лучше, чем сегодня.

07:20

Я засыпаю, прижимая к себе веревку, подаренную Аджитой. Проплакав примерно восемь тысячелетий, я просыпаюсь с привычными уже глазами енота и волосами пугала, но просыпаюсь же. И жизнь кажется немного лучше.

Натягивая мягкий свитер и джинсы, я старательно отворачиваюсь от зеркала, зная, что сейчас слегка напоминаю Злую Ведьму Запада. В квартире тихо. Видимо, Бэтти уже ушла или еще не вставала. Я беру телефон, сумочку и направляюсь к двери.

Я знаю, куда пойду. Туда, где не была с тринадцати лет. С тех пор, как Бэтти разрешила мне не идти в школу из-за пореза бумагой.

На улице пахнет мокрой травой. Солнце бледное и холодное, но ветра нет. Улицы такие тихие воскресным утром. Почти нет машин, почти нет людей, только фанатичный бегун и собачник с питомцем. И голуби. Много, много голубей.

Старые шестеренки на велосипеде звенят и стонут, когда я кручу педали, как робот, не сводя взгляда с дороги перед собой. Странные мысли всплывают в моей голове, но я не позволяю им там надолго задержаться, не развиваю их. Кажется, у меня не осталось ни моральных, ни физических сил, поэтому мне даже в какой-то степени приятно просто сосредоточиться на легкой боли в ногах при подъеме на холм, где я уже давно, очень давно, не была.

На единственной возвышенности в нашем городе, такой же плоской, как Нидерланды, расположилось кладбище. Еще здесь есть крошечная церковь, которая сейчас пустует – думаю, еще слишком рано для утренней мессы, – и одинокий гигантский дуб, затеняющий самые старые надгробия, по большей части заросшие густым мхом. Вокруг безупречно чисто, а трава аккуратно подстрижена. У входа видна свежая могила, на которой лежат букеты и записки. Мне грустно на это смотреть, поэтому я отворачиваюсь. В моей жизни сейчас слишком много бед, чтобы переживать из-за незнакомцев.

Я направляюсь к скамейке, на которой часто сидела в свои то ли одиннадцать, то ли двенадцать лет, когда у меня появился велосипед. В то время бабушка стала разрешать мне гулять одной, и я часто приезжала сюда навестить родителей. Я вполне могла делать это и раньше, прося Бэтти поехать со мной. Но она всегда справлялась с проблемами, не раздумывая, а просто их решая. Наверное, ей было бы трудно продолжать в том же духе после созерцания могилы, в которой покоится ее дочь.

С мемориальной скамьи из темного дерева прекрасно видны надгробные плиты родителей: скромные и простые, расположенные бок о бок, с одной и той же датой смерти. Скамья не попадает под сень дуба. Вместо этого она стоит прислонившись спинкой к низкой каменной ограде, согреваемой лучами осеннего солнца. Не так близко к могиле родителей, чтобы можно было прочитать их имена и даты рождения, но и не так далеко, чтобы не ощущать их присутствие.

Все выглядит в точности так, как я помню и как себе представляла. За исключением одного.

На моем месте, посередине скамейки, где расположена памятная табличка, сидит Бэтти. Ее светлые поседевшие волосы убраны под фиолетовый шарф с ярким рисунком, в одной руке она сжимает трость, которую я не видела уже много лет. Я подозревала, что она пользуется ею, когда никто не видит, когда никто не может засвидетельствовать, что ей нужна помощь. Бабушка такая же упрямая, как и я.

Бэтти не поднимает взгляда, когда я подхожу, прислоняю велосипед к ограде, а затем усаживаюсь на скамейку рядом с ней. Если она и удивилась, увидев меня здесь, то не показывает этого.

– Как дела, малышка? – спрашивает она, сжимая термос с кофе в руках.

На каждом из ее пальцев по три серебряных кольца, как у эксцентричной старой карги.

– Слегка обеспокоена тем, что моя бабушка носит больше колец, чем у Сатурна. Но в остальном все прекрасно.

[Знаю, это сильно расстраивает: даже после прозрения, как мне нужны близкие люди, я продолжаю шутить, чтобы скрыть боль. Но эй. От старых привычек трудно сразу отказаться.]

Но бабушка ни капельки не поверила в мою ложь.

– Ах, ну да, – фыркает она. – А меня зовут Харрисон Форд.

– Мне бы этого хотелось, – говорю я.

– И мне. Я бы тогда могла заняться сексом с самой собой.

Раньше, в далекие-далекие времена, я бы смеялась над этими словами до слез. Но не сегодня.

Я всматриваюсь в ее лицо, пытаясь отыскать следы от слез, но ее щеки сухие, а глаза не красные. Она выглядит просто уставшей.

Я вздыхаю. Самое время.

– Я просто… подавлена. Так много всего навалилось, что это трудно переварить.

Ссутулив плечи, я готовлюсь услышать ее обычные шутки и подбадривающие слова. Но вместо этого после долгой паузы слышу совсем другое.

– Мне тоже, – говорит она тихим голосом.

А потом происходит немыслимое. Она кладет свои палку и термос, обхватывает меня руками и целует в голову. Затем заправляет прядь волос мне за ухо и гладит по щеке большим пальцем. Меня окутывает ее привычный запах: виски и какао.

– Это было нелегко, не так ли? – хриплым голосом говорит она.

Не знаю, говорит она о последних неделях или последних тринадцати годах, но и в том и другом случае ответ один.

– Да, – признаю я. – Это было нелегко.

Она выпускает меня из объятий, но одной рукой продолжает сжимать мои плечи, а второй берет термос и предлагает мне. Я с благодарностью принимаю.

– Мне кажется, я подвела тебя, Иззи, – говорит она полным сожаления голосом, который я так ненавижу.

– Ни капли, – настаиваю я. – Ты отказалась от всего ради меня. Я никогда не смогу отплатить тебе за это. Я так тебе благодарна.