Мэтт Хейг - Как остановить время

– Да я не про тебя, Скотт… Ты настолько скучным не бываешь. Сегодня – один из твоих лучших вечеров.

Он протянул мне руку:

– Скотт Фицджеральд. А это Зельда.

Когда живешь на свете четвертую сотню лет, тебя трудно чем-нибудь поразить, и все же невзначай оказаться лицом к лицу с автором книги, которая лежит у тебя на ночном столике, – это нечто!

– Я только что прочел вашу книгу «Великий Гэтсби». «По эту сторону рая» я тоже читал – сразу, как только она вышла.

Он будто разом протрезвел.

– И как он вам? Как вам «Гэтсби»? Всем больше нравится «Рай». Всем поголовно. Мои издатели героически отстаивают беднягу, главным образом из жалости.

Зельда состроила гримаску, словно ее вот-вот стошнит.

– Этот пиджак цвета пыли … Эрнест редко бывает хоть в чем-то прав, но на этот раз он не ошибся. Это война против глаз.

– Не все на свете – война, дорогая.

– Разумеется, все, Скотт.

Они были готовы сцепиться, и я поспешно заметил:

– По-моему, выдающаяся. Я имею в виду книгу.

Зельда кивнула. Я заметил, что в ней было что-то детское. В них обоих. Они казались детьми, одетыми во взрослую одежду. В обоих чувствовалась некая хрупкая чистота .

– Я стараюсь ему втолковать, что книга удалась, – сказала она. – Ему говоришь, говоришь, говоришь, но все как об стенку горох.

Скотту явно полегчало оттого, что я одобрил книгу. – В таком случае вы куда лучше того парня из «Геральд трибюн». А вот и ваш коктейль… – Он протянул мне стакан с «Кровавой Мэри».

– Кстати, его придумали здесь, – сообщила Зельда. Я осторожно отпил глоток.

– Правда?

Скотт не дал ей ответить:

– Расскажите-ка, чем вы занимаетесь.

– Играю на рояле. В «Сиро».

– В парижском «Сиро»? – переспросил он. – На улице Дону? Здóрово. Вы молодец.

Зельда сделала изрядный глоток коктейля с джином и спросила:

– Чего вы боитесь?

Скотт сконфуженно улыбнулся:

– Она, как выпьет, всем задает этот вопрос. Непременно.

– Боюсь? – не понял я.

– Каждый человек чего-нибудь да боится. Я боюсь того часа, когда надо ложиться спать. А еще хлопот по дому. Всего того, для чего существуют домработницы. Скотт боится рецензий. И Хемингуэя. А еще одиночества.

– Я Хемингуэя не боюсь.

Я призадумался. И решил хоть раз ответить честно.

– Я боюсь времени.

Зельда улыбнулась и склонила голову в знак то ли пьяного сочувствия, то ли согласия.

– Вы имеете в виду подступающую старость?

– Нет, я имею в виду…

– Мы со Скотти стареть не намерены, правда, Скотти?

– Мы намерены, – с преувеличенной серьезностью подхватил Скотт, – перескакивать из одного детства в другое.

Я вздохнул, втайне надеясь произвести впечатление человека серьезного, вдумчивого, исполненного мудрости золотого века.

– Беда в том, что, когда живешь изрядно долго, в конце концов запас детств истощается.

Зельда предложила мне сигарету. Я взял одну (в ту пору я курил – тогда все курили), другую она сунула в рот Скотту, а третью – в свой. Она чиркнула спичкой, и в ее глазах вдруг промелькнула какая-то дикая безысходность.

– Взрослеть или стареть, – пробормотала она после первой затяжки. – Какой же дивный у нас выбор…

– Ах, если бы нам удалось остановить время… – сказал ее муж.

– Вот над чем надо работать. Знаете, ухватить тот миг, когда счастье плывет мимо. Мы могли бы махнуть сачком, поймать его, как бабочку, и сохранить это мгновение навсегда.

Зельда тем временем оглядывала переполненный бар.

– Беда в том, что бабочек накалывают на булавки. И они умирают… – Казалось, она ищет кого-то. – Шервуд ушел. Зато – смотри-ка! Это же Гертруда со своей Элис.

И они, подхватив коктейли, мгновенно растворились в переполненном зале, а я – хотя они ясно дали понять, что я могу к ним присоединиться, – я остался сидеть один в безопасной тени истории; компанию мне составила водка с томатным соком.

Удивительно, до чего близко, практически рядом находится прошлое, особенно когда вообразишь, что оно далеко-далеко. Странно, но оно может выскочить из случайной фразы и нанести удар. Удивительно, что в любом предмете или слове может таиться призрак.

Прошлое – не какое-то особое место. Это огромное множество мест, только и ждущих предлога ожить в настоящем. Только что на дворе стояли 1590-е, через минуту – 1920-е. И все это тесно переплетено. Все это – скопление времени. Оно копится, копится и в любой момент может застигнуть тебя врасплох. Прошлое кроется в настоящем, оно повторяется, возвращается с икотой, напоминая о вещах, которых больше нет . Оно кровавыми каплями проступает на дорожных указателях, мемориальных табличках, что прибиты к скамейкам в парках, оно слышится в песнях, фамилиях, читается на лицах и книжных обложках. Подчас вид какого-нибудь дерева или заката может так поразить тебя, будто в нем сошлись все виденные тобой деревья и закаты, и от этого нет спасенья. Ведь невозможно отыскать мир, где нет ни книг, ни деревьев, ни закатов. Такого мира не существует.

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросила Камилла; ее ладонь лежала на обложке книги, так что виднелось только слово «нежна».

– Да. У меня часто мигрени.

– Вы ходили к врачу?

– Нет. Но схожу. – Куда-куда, а к врачу я пойду в последнюю очередь.

Я поглядел на нее. Ее лицо располагало к разговору по душам. Опасное лицо.

– Может, вам нужно отоспаться, – сказала она.

Я недоуменно нахмурился, и она пояснила:

– Я видела, что вы лайкнули мой пост в «Фейсбуке» в три часа ночи. Я еще удивилась: что же он не спит перед рабочим днем?

– А-а.

– Это что, привычка у вас такая? Среди ночи шарить по женским страничкам в «Фейсбуке»? – с чуть озорной улыбкой спросила она.

Я залился краской стыда.

– Это… Это я… Встал поесть.

– Да я шучу, Том. Смотрите на вещи проще.

Если бы только она знала, как на самом деле все сложно. Время, например, – поди разберись с ним.

– Простите, что я все усложняю, – сказал я.

– Ничего. Жизнь порой – штука непростая.

Может быть, она и впрямь понимает .

– Бывает, с некоторыми людьми я чувствую себя не в своей тарелке.

– Понимаю. L’enfer, c’est les autres [25] «Ад – это другие» ( фр .) – знаменитая строка из пьесы Жан-Поля Сартра «Нет выхода». .

– Сартр?

– Oui. Dix points [17] Да. Десять очков ( фр .). . Сартр. Великий комик собственной персоной.

Я вымученно улыбнулся, но ничего не сказал; все мои мысли свелись к одной: лицо Камиллы меня успокаивало и одновременно пугало. И я, в свою очередь, задал ей вопрос. Я часто задавал его на протяжении многих лет. Вопрос звучал так:

– Вы знаете кого-нибудь по имени Мэрион?

Она нахмурилась. Вопрос ее озадачил.