Мэтт Хейг - Как остановить время

Вглядываться в прошлое можно, но вернуться в него нельзя. Никаким способом. Я больше никогда не буду сидеть в лесу, наслаждаясь песнями, которые пела мне мать. Я могу гулять по Фэйрфилд-роуд, но больше никогда не увижу Роуз и ее сестру возле корзин с фруктами. Мне не попасть в Саутуарк времен Елизаветы и не перейти через старый Лондонский мост. Не войти в скромный домишко на Чэпел-стрит, чтобы прошептать Роуз слова утешения. Мне больше никогда не увидеть Мэрион маленькой девочкой. Никогда не вернуться в те времена, когда не существовало карты мира. Не пройтись по заснеженным улицам, обрамленным рядами красивых фонарей Викторианской эпохи, и не отказаться от мысли посетить доктора Хатчинсона. Не вернуться в 1891 год и не запретить себе последовать за Агнес на «Этрурию».

Желтенькая птичка, сидевшая на подоконнике, упорхнула. Все идет согласно законам природы. Мне много чего довелось пережить, но в моей жизни больше никогда не будет первой любви и первого поцелуя. Я больше не смогу впервые попасть на концерт Чайковского, впервые любоваться закатом на Таити, впервые услышать джаз, впервые попробовать хот-дог и «Кровавую Мэри». Такова природа вещей. История была – и остается – улицей с односторонним движением. Ты должен идти вперед. Но ты не обязан постоянно смотреть только вперед. Иногда можно оглянуться и почувствовать себя счастливым там, где ты находишься.

Голова у меня больше не болела – ни разу после Австралии. Тем не менее меня не покидала тревога.

В окно учительской заглянула Камилла. Она улыбалась, но, заметив меня, изменилась в лице: то ли рассердилась, то ли испугалась. Я стоял и ждал. Я поговорю с ней. Объясню, с кем я говорил по телефону. Расскажу про Хендрика. И про Мэрион. Если не сегодня, то, может быть, завтра мы найдем в парке другую скамейку. Не знаю. Откуда мне знать?

Но с этой минуты я намерен жить открыто. И больше не допущу, чтобы тайны портили людям жизнь.

Да.

Время пришло.

Настало мое время жить.

Я глубоко дышал воздухом Восточного Лондона, который сегодня казался мне чище обычного. В окружении подростков я вошел в заурядное школьное здание постройки 1960-х годов. Мной владело странное и давно забытое чувство.

Я предвкушал начало чего-то нового.

Я готов любить, готов страдать и рискнуть жить дальше.

Не прошло и двух минут, как я увидел ее. Камиллу.

– Здравствуй, – сказала она. Вежливо и по-деловому.

Я видел по ее глазам, что она чего-то от меня ждет. Объяснений. В следующий миг я попробую сделать то, что всегда давалось мне с трудом.

Я попытаюсь объясниться. Я стоял лицом к лицу с ней, и меня наполняло особое чувство. Чувство полного понимания, будто в одну секунду передо мной открылась вся жизнь. Не только прошлое, но и будущее. Вся Вселенная в одной песчинке. Именно об этом больше века назад в Париже и толковала мне Агнес. И потом Мэри Питерс. Наконец-то и я полностью постиг время. Что было, что есть и что будет. Это длилось всего секунду, но за эту секунду, глядя в глаза Камиллы, я увидел в них вечность.

С той встречи в школьном коридоре прошло два года.

Франция.

Лес близ де-Пона не изменился. Остался точно таким, каким я его помнил.

Авраам постарел. Месяц назад ему удалили камень из почки, и он еще не совсем оправился. Правда, сегодня, почуяв тысячу новых запахов, он явно оживился. Мы втроем гуляли в буковой роще.

– Я все еще боюсь, – сказал я.

– Чего? – спросила Камилла.

– Времени.

– Тебе-то что бояться времени? Ты же будешь жить вечно.

– Вот именно. И однажды ты меня покинешь.

Она остановилась.

– Странно все-таки…

– Что странно?

– Что ты тратишь столько времени на тревоги о будущем.

– Почему? Это нормально. Это же не что-нибудь, а будущее.

– Да, это нормально. Но ведь будущее не всегда ужасно. Погляди на нас. Здесь и сейчас. Это и есть будущее.

Она взяла меня за руку и положила мою ладонь себе на живот:

– Вот. Чувствуешь ее?

Я почувствовал движение – это толкалась ты. Ты. Младшая сестра Мэрион.

– Чувствую.

– Ну вот.

– А вдруг она когда-нибудь будет выглядеть старше меня?

Камилла остановилась как вкопанная и указала пальцем куда-то между деревьев. Там стоял олень. Он повернулся к нам, мгновение смотрел на нас и умчался прочь. Авраам нерешительно дернул поводок.

– Я не знаю, что будет, – глядя туда, где только что стоял олень, сказала Камилла. – Не знаю, не начнутся ли вечером схватки. Кто вообще что-то знает наперед?

– Да уж. Кто знает?..

Я вглядывался в пространство, где только что стоял олень, и понимал, что она права. Олень убежал, но я знал, что он там был, значит, пространство изменилось. Моя память сделала его другим.

– Ты уже не замыкаешься в себе; но, по-моему, тебе надо быть ближе к реальной жизни, ведь ты сам – ее порождение.

– Что это? Цитата? – спрашиваю я.

– Это Фицджеральд.

Мы пошли дальше.

– Знаешь, я ведь с ним встречался.

– Знаю.

– Я и Шекспира знал. И доктора Джонсона. И однажды видел, как танцевала Жозефина Бейкер.

– Хвастун. Все-то он знает.

– Но это правда.

– Раз уж речь зашла об именах… – медленно, взвешивая каждое слово, сказала она; так же осторожно она шагала и по неровной тропинке. – Я долго думала. Не знаю, что думаешь об этом ты. Мы уже знаем, что у нас будет девочка. Хорошо бы назвать ее Софи. В честь моей бабушки. Софи Роуз.

– Роуз?

Она взяла меня за руку.

– Мне это имя всегда нравилось. И розы, конечно, нравятся, но не это главное. Это имя наводит на мысль о возрождении… Взять хотя бы тебя: ты наконец становишься самим собой. Многие считают, что называть ребенка в честь покойника – плохая примета. Но трудно ревновать к женщине, которая умерла четыре века назад. Кроме того, мне нравится та Роуз. Она помогла тебе стать таким, какой ты есть. По-моему, так будет правильно. Протянем ниточку между прошлым и будущим.

– Там будет видно.

Я поцеловал ее. Как же я ее люблю! Сильнее любить невозможно. При мысли, что я готов был запретить себе любить ее, меня охватил ужас, и перед этим ужасом страх потерять ее отступил. Прав Омаи. В жизни часто приходится делать выбор.

– Все будет хорошо. А если нет, все так или иначе будет, поэтому не стоит беспокоиться раньше времени.

Теперь мне стало ясно, насколько она права. Мне представились картины будущего. Вот она силится и не может вспомнить мое лицо, хотя я сижу перед ней. Вот она, больная и бледная, держит меня за руку, как когда-то, на закате своих дней, Роуз. Меня кольнуло болью, которая однажды, когда ее не станет, заполнит все мое существо. Она знала, что я все это вижу, но не желала, чтобы я ей об этом говорил. Она права. Все неизбежное случается. И каждый миг длится вечно. Продолжает жить. Так или иначе. Это означает, что, пока мы возвращаемся той же тропинкой, по которой пришли, мы все еще стоим под деревом и целуемся, и я все еще поздравляю Антона с успехами на экзаменах, пью с Мэрион виски в ее доме на Шетландских островах, содрогаюсь от грохота канонады, беседую под дождем с капитаном Фюрно, сжимаю в руке счастливую монетку, шагаю вместе с Роуз мимо конюшен и слушаю, как в этом самом лесу поет моя мать, а с платанов, кружась, медленно опускаются на землю семена.