Ирма Грушевицкая - Нечто большее…

— Пожалуйста, не говори пока ничего ни родителям, ни Рику.

— Хорошо. — Мэгги немного помедлила: — Я так понимаю, никаких планов на будущее дальше ближайших двух недель у тебя нет?

— Нет, — призналась я. И сразу в голове возникла мысль, которую я тут же озвучила: — Найди мне квартиру.

— Ты хочешь переехать? — с сомнением переспросила Мэгги.

— Да. Поближе к вам. Если Ричард, разумеется, не возражает.

— Ещё бы он возражал! — хмыкнула сестра. — Мы все любим тебя, солнышко. И Рик в том числе.

В общих чертах я обрисовала свои пожелания относительно квартиры. Мэгги пообещала разведать обстановку. Мысль, что я буду жить рядом с сестрой, очень вдохновляла. На одиночество, самобичевание, самокопание и жалении себя я отвела следующие две недели. По истечении их я дала слово, что верну контроль над своей жизнью. Выверенные позиции — и личная, и профессиональная, и общественная, — привели меня к разбитому корыту. На каком-то этапе я потеряла себя. Именно поэтому в Майами моё решение изменилось.

Тогда я металась по номеру и не знала, кого ругать больше: Джеймса, который мне изменял, Дэвида, который взял на себя заботу открыть на это глаза, или же себя — за то, что выставила себя полной дурой перед обоими. Гнев быстро уступил место обиде. Если Джеймс меня разлюбил, зачем продолжал наши отношения? В какой бы момент правда ни всплыла, всё равно она оказалась бы для меня шоком. Но шок можно пережить — ни я первая, ни я последняя, кого бросают. Было бы тяжело, но не было бы противного приступа горечи из-за того, что моя беда выставлена на всеобщее обозрение. Сколько ещё человек в курсе? Кто из тех, кто с одобрением смотрел на нас с Джеймсом, знал о неискренности и фальши наших объятий? Меня передёрнуло от мысли, что среди этих людей могли быть его любовницы. Посылали ли они проклятья или же лениво ухмылялись, когда я тянулась, чтобы поцеловать своего любимого. От этих мыслей стало так гадко, что я еле успела в ванную, где меня благополучно вырвало.

Лёжа на кафельном полу, я плакала: по себе, по своей жизни, по разрушенным мечтам. Я искренне не понимала, чем заслужила подобное. Всё было так, будто Джеймс только что бросил меня снова: нож, который я до сих пор чувствовала в сердце, то и дело проворачивался.

Как бы хотелось быть сильной. Как бы хотелось гордо поднять голову и послать всё к чёрту. У меня же почти получилось — до сегодняшнего вечера я считала именно так. Теперь меня словно отбросило назад во времени. Я застонала, вспоминая, сколько сил ушло на восстановление душевного равновесия, веры в себя, надежды на лучшее — теперь же взять их было просто неоткуда. Полное эмоциональное истощение.

Вернуться в Нью-Йорк, влиться в уже привычную обстановку ежедневного, ежечасного, ежеминутного сочувствия — от этой мысли мне снова стало плохо. Да и лицемерно теперь принимать это сочувствие. Но с другой стороны, я вовсе не собиралась кричать о своей обиде. Не собиралась расписываться в собственном бессилии и неполноценности. Хватило нескольких минут, чтобы понять, что я не хочу возвращаться. Куда бы то ни было не хочу возвращаться. Нужно было сделать шаг вперёд, а для этого порвать с тем, что упрямо тянуло меня назад. И когда я задумалась над тем, что же это, то пришла в ужас. Ничего! Абсолютно ничего! К без пяти минут тридцати я пришла с тем, с чем в восемнадцать уходила из дома: моя семья и стремление сделать карьеру. Треть жизни в статике. Никакого развития. И никто не даст гарантии, что через десять лет я не приду к тому же знаменателю. Так какого чёрта я с собой делаю?

Выбор между Боливией и Сансет Ки был очевиден.

Я предупредила Мэгги, что отключу телефон. Если возникнет необходимость связаться со мной, она сделает это через администрацию отеля. Сестра, пообещав, что побеспокоит меня только в крайнем случае, пожелала удачи и побыстрее перестать жалеть себя.

Следующие дни я сибаритствовала. Спала, ела, плавала в море, загорала. Я не заводила знакомств, не стремилась к новым впечатлениям и к девяти вечера обычно была в постели.

Не могу сказать, что за всё это время я ни разу не впала в уныние или не пожалела о принятом решении уволиться из преуспевающей компании. Но стоило мне вспомнить жёсткое лицо Дэвида Рассела, как сомнения пропадали. Жестокий, своенравный, беспринципный человек, играющий людскими судьбами — вот кем он оказался на самом деле. Довольно скоро я начала понимать, что не по его вине Джеймс ушёл от меня. В конце концов, это был всего лишь вопрос времени: Виктория или другая женщина — какая разница, ради кого он бы меня бросил. Но я от всего сердца ненавидела мистера Рассела за то, как он преподнёс эту новость. После той ночи, когда он не остался ко мне равнодушен, я могла рассчитывать на проявление элементарного сочувствия, не говоря уже о такте и уважении. В последнем же разговоре он будто отчитывал меня на ковре в своём кабинете, и моё проявление эмоций счёл непрофессиональным и недостойным.

В душе долго бушевала буря, когда я думала об Дэвиде Расселе. Но через пару дней и это прошло, и не осталось ничего, кроме стыда. На короткое время мне казалось, что он заинтересовался мной, и теперь я ругала себя за то, насколько сильно эта мысль меня взволновала. Если вспоминать историю про Золушку, то теперь я чувствовала себя даже не уродливой старшей сестрой. Я была тыквой. Тыквой, которая однажды превращалась в карету. Гораздо менее унизительней я чувствовала бы себя, если бы он просто рассказал мне обо всём в лифте, когда так опрометчиво сообщил о своём интересе. Приглашение на конференцию, личный обед, затем ужин, где я была его парой, затем ночь, утреннее объяснение, «когда мы займёмся любовью…» — господи, я всё ещё краснела, когда вспоминала, каким тоном он это говорил. После всего этого я вправе считать его поступок эмоциональным предательством. Разве не равносилен он физической измене? Джеймса я до сих пор за неё не простила. Не собиралась прощать и Дэвида.

Тем не менее, потихоньку я начала приходить в себя.

В субботу я решила провести время на Ки Уэсте, осмотреть местные достопримечательности. Стоя на пароме, я пребывала в благостном настроении, предвкушая прогулку с обедом в местном ресторанчике. Внезапно очень сильно захотелось услышать маму, и я порадовалась, что вместе с деньгами и документами бросила в сумку телефон. Включив аппарат, я увидела несколько десятков сообщений о пропущенных вызовах, и, не просматривая, стёрла их одним нажатием клавиши.

Мама была рада меня слышать.

— Да, детка, Мэгги сказала, что ты взяла отпуск. Я давно говорила, что ты очень много работаешь. Да ещё этот паскудник Джеймс … — Мама тяжело вздохнула. — Никогда не прощу, как он с тобой обошелся.