Джоанн Харрис - Джентльмены и игроки [litres]

Подходящий момент – вот определяющий фактор. Вчера вечером Честли и остальные преподаватели с кафедры языков были на заседании (все, кроме Грахфогеля, который слег с очередным приступом мигрени, вызванным краткой и неприятной беседой с директором). Потом все отправились по домам, кроме Пэта Слоуна, которому разрешалось оставаться в Школе до восьми-девяти вечера. Вряд ли он мог мне помешать: его кабинет находится в Нижнем коридоре, через два пролета, слишком далеко от кафедры языков.

На мгновение показалось, что я в кондитерской, где от богатства выбора можно растеряться. Главная цель, понятно, Джимми, но если все сработает как надо, то можно взять еще кого-нибудь с кафедры языков в качестве награды. Вот только кого? Конечно, не Честли, еще не время. У меня на него свои планы, которые медленно, но верно вызревают. Скунс? Дивайн? Чаймилк?

Это должен быть тот, кто преподает в Колокольной башне, холостой, чтобы его не хватились раньше времени, и, главное, уязвимый : хромая газель, отставшая от своих, беззащитная – может, женщина? – чтобы несчастье, случившееся с ним, вызвало настоящий скандал.

Сомнений нет. Изабель Тапи, на шпильках и в кофточках в обтяжку, Изабель, которая берет отгулы в предменструальные дни и которая встречалась буквально со всеми мужчинами-преподавателями младше пятидесяти (кроме Джерри Грахфогеля, имеющего другие предпочтения).

Ее комната – в Колокольной башне как раз над Честли. Небольшая, странной формы, с причудливыми особенностями: летом жарко, зимой холодно, окна на все четыре стороны, и двенадцать узких ступеней ведут от двери в помещение. Не очень удобно – во времена моего отца здесь была кладовка, – едва хватает места на целый класс. Там не берет мобильник, Джимми эту комнату терпеть не может, уборщики ее избегают – поднять пылесос по этим ступеням почти невозможно, и большинство учителей, из тех, кто не ведет уроки в Колокольной башне, вряд ли знают о ее существовании.

Идеально для моей цели. Надо лишь дождаться конца занятий. Изабель, конечно, не отправится на заседание, пока не выпьет кофе (и не перекинется парой слов с мерзким Пустом), и я выиграю минут десять – пятнадцать – более чем достаточно.

Ее комната пуста. Я беру отвертку, сажусь на ступени и принимаюсь за дверную ручку. Простое устройство. К щеколде идет квадратный штырек, который при нажатии ручки поворачивается, и дверь открывается. Элементарно. Надо лишь вытащить этот штырек, и дверь не откроется, сколько ни дергай ручку.

Я быстро отвинчиваю ручку, приоткрываю ее, вытаскиваю штырек. Затем, придерживая дверь ногой, чтобы она раньше времени не закрылась, возвращаю ручку на место и вкручиваю обратно все винты. Вот и все. Снаружи дверь будет нормально открываться. А вот изнутри…

Конечно, наверняка сказать нельзя. Изабель может не вернуться в комнату. Или уборщики вдруг проявят рвение. Или Джимми заглянет. И все-таки я в этом сомневаюсь. Мне нравится думать, что я знаю «Сент-Освальд» как никто, и у меня было достаточно времени, чтобы освоиться с его распорядком. Однако вся прелесть в неожиданностях, не так ли? А если на этот раз не получится, всегда можно начать с начала.

Школа для мальчиков «Сент-Освальд»

Вторник, 26 октября

Ночью мне плохо спалось. Может быть, из-за ветра, или из-за предательского поступка Коньмана, или из-за внезапного артиллерийского залпа дождя после полуночи, или из-за снов, которые стали более яркими и беспокойными, чем в прошлые годы.

Конечно, я выпил два стакана кларета перед сном – Бивенс вряд ли бы их одобрил, как и мясной пирог, послуживший мне закуской, – и проснулся в половине четвертого, умирая от жажды, с головной болью и смутной уверенностью, что худшее впереди.

Я рано собрался в школу, решив проветрить голову и спокойно решить, что делать с Коньманом. Все еще накрапывало, и, когда я добрался до главных ворот «Сент-Освальда», пальто и шляпа отяжелели от влаги.

Было только без четверти восемь, и на стоянке персонала находилось лишь несколько машин: Главного, Пэта Слоуна и маленькая небесно-голубая – Изабель Тапи. Едва я успел ее разглядеть (Изабель редко появляется раньше половины девятого, а обычно ближе к девяти), как за спиной завизжали тормоза. Я обернулся и увидел грязную старую «вольво» Грушинга, круто свернувшую наискось через полупустую стоянку. За ней на мокром асфальте остался дрожащий след горелой резины. Впереди сидела Китти Чаймилк. По тому, как они шли – Китти прикрывалась от дождя сложенной газетой, а Грушинг шагал непривычно быстро, – чувствовалось, что оба чем-то встревожены.

Видимо, плохо жене Грушинга, Салли. Я встречался с нею только раз, когда она уже лечилась, и широкая отважная улыбка не могла скрыть ее худобу и желтизну, и я даже заподозрил, что ее каштановые волосы – на самом деле парик.

Но когда Грушинг вошел, а следом за ним и Китти, я понял, что дела обстоят еще хуже. На Грушинге лица не было. Он не ответил на мое приветствие, он, похоже, вообще меня не увидел. Китти встретилась со мной глазами и расплакалась. Это настолько поразило меня, что, когда я собрался с духом и спросил, что случилось, Грушинг уже исчез в Среднем коридоре, оставив мокрые следы на блестящем паркете.

– Господи, да что случилось? – спросил я.

Китти закрыла лицо руками.

– Салли… Сегодня утром ей пришло письмо. Она открыла его за завтраком.

– Письмо? – Салли и Китти – подруги, но я все же не мог понять, почему Китти так расстроена. – Какое письмо?

С минуту она была не в состоянии отвечать. Потом посмотрела на меня сквозь потекшую тушь и тихо сказала:

– Анонимка. Обо мне и Крисе.

– В самом деле?

Я не сразу понял, о чем она говорит. Китти и Грушинг? Грушинг и мисс Чаймилк?

Наверное, я и вправду старею. Мне и в голову не приходило ничего подобного. Я знал, что они друзья, что Китти всегда помогала ему, и не из чувства долга. Но теперь все стало ясно, хоть я и старался не видеть этого – как они скрывали все от больной Салли, как надеялись пожениться, а теперь… теперь…

Я отвел ее в преподавательскую, заварил чай, минут десять постоял с ее чашкой возле женской уборной. Наконец Китти вышла с покрасневшими, будто у кролика, глазами, с новым слоем бежевой пудры, увидела чай и опять разрыдалась.

Вот уж не ожидал такого от Китти Чаймилк. Она в «Сент-Освальде» восемь лет, и я ни разу не видел даже намека на слезы. Я протянул ей свой носовой платок, потом кружку с чаем. Мне было неловко, и я жалел (хоть и виновато), что здесь нет кого-нибудь поопытнее – ну хоть мисс Дерзи.

– Как вы себя чувствуете?

Неуклюжая мужская уловка из лучших побуждений.

Китти покачала головой. Конечно же, плохо, я прекрасно это понимал, но Твидовые Куртки никогда не славились savoir fair [45] Здесь : умение обращаться (фр.) . с противоположным полом, а что-то сказать было все же нужно.