Владимир Сорокин - Ледяная трилогия

— Фроп, — улыбнулся он Лапину.

— Юра… то есть… Урал, — криво усмехнулся Лапин. И вдруг засмеялся.

Водитель отвернулся. Взялся за руль. Машина плавно тронулась. Выехали на Лужнецкую набережную.

Лапин продолжал смеяться. Трогал рукой грудь.

— Ты где живешь? — произнесла Мэр.

— В Медведково, — с трудом облизал губы Лапин.

— В Медведково? Мы отвезем тебя домой. Какая улица?

— Возле метро… там. Я покажу… У метро. Выйду.

— Хорошо. Но прежде заедем в одно место. Там ты познакомишься с тремя братьями. Это люди твоего возраста. Они просто скажут тебе несколько слов. И вообще помогут. Тебе сейчас нужна помощь.

— А… это где?

— В центре. На Цветном бульваре. Это займет максимум полчаса. Потом мы отвезем тебя домой.

Лапин посмотрел в окно.

— Главное для тебя сейчас — постарайся не удивляться ничему, — заговорила Мэр. — Не пугайся. Мы не тоталитарная секта. Мы просто свободные люди.

— Свободные? — пробормотал Лапин.

— Свободные.

— Почему?

— Потому что мы проснулись. А тот, кто проснулся, — свободен.

Лапин смотрел на ее ухо.

— Мне было больно.

— Вчера?

— Да.

— Это естественно.

— Почему?

Мэр обернулась к нему:

— Потому что ты родился заново. А роды — это всегда боль. И для роженицы, и для новорожденного. Когда твоя мать выдавила тебя из влагалища, окровавленного, посиневшего, тебе разве не было больно? Что ты тогда сделал? Заплакал.

Лапин смотрел в ее голубые глаза, сдавленные слегка припухлыми веками. По краям зрачки окружала еле различимая желтовато-зеленая пелена.

— Значит, я вчера родился заново?

— Да. Мы говорим — проснулся.

Лапин посмотрел на ее аккуратно подстриженные русые волосы. Концы их мелко подрагивали. В такт движению.

— Я проснулся?

— Да.

— А… кто спит?

— Девяносто девять процентов людей.

— Почему?

— Это трудно объяснить в двух словах.

— А кто… не спит?

— Ты, я, Фроп, Харо. Братья, которые будили тебя вчера.

Выехали на Садовое кольцо. Впереди была большая пробка.

— Ну вот, — вздохнул водитель. — Скоро по центру — только пешком…

Рядом с «Мерседесом» двигалась грязная «девятка». Толстый парень за рулем. Ел чизбургер. Бумажная упаковка задевала его приплюснутый нос.

— А тот, который… там остался? — спросил Лапин.

— Где?

— Ну… вчера… он что? Проснулся тоже?

— Нет. Он умер.

— Почему?

— Потому что он пустой. Как орех.

— Он что… не человек?

— Человек. Но пустой. Спящий.

— А я — не пустой?

— Ты не пустой. — Мэр достала из сумочки пачку жвачки. Распечатала. Взяла сама. Протянула водителю. Тот отрицательно мотнул головой. Протянула Лапину.

Он взял автоматически. Распечатал. Посмотрел на розовую пластинку. Потрогал ею нижнюю губу.

— Я… это…

— Что, Урал?

— Я… пойду.

— Как хочешь. — Мэр кивнула водителю.

«Мерседес» притормозил. Лапин нервно зевнул. Нащупал гладко-прохладную ручку замка. Потянул. С трудом открыл дверь. Вышел. Пошел между машин.

Водитель и Мэр проводили его долгими взглядами.

— Почему все бегут? — спросил водитель. — Я тоже сбежал.

— Нормальная реакция, — снова зажевала Мэр. — Я думала, он раньше попытается.

— Терпеливый… Куда теперь?

— К Жаро.

— В офис?

— Да. — Она покосилась на заднее сиденье.

Согнутая розово-матовая пластинка осталась лежать.

На синей гладкой коже.

Лапин шел. Потом побежал. Тяжело. С трудом поднимая ноги. Морщился. Прижимал руку к груди. Пересек улицу.

Вдруг.

Боль.

Грудина.

Как разряд тока.

Вскрикнул. Отдало в локти. В ребра. В виски. Застонал. Согнулся. Опустился на колени:

— Сука…

Остановился хорошо одетый мужчина:

— Чего такое?

— Сука… — повторил Лапин.

— Жизнь-то? Это точно.

Лапин тяжело встал. Заковылял к Патриаршим прудам. Здесь снега давно не было. Мокрый тротуар. Весенняя городская грязь возле пруда.

Он добрел до Большой Бронной. Вышел на бульвар. Сел на скамейку. Откинулся на влажную жесткую спинку.

— Хуе… бень… хуебень…

Подошла грязная старушка. Заглянула в урну. Двинулась дальше.

Лапин достал кошелек. Вынул доллары. Пересчитал: 900.

Пересчитал рубли: 4500. И старые свои 70. И металлический пятак.

Посмотрел по сторонам. Шли люди. Быстро. И не торопясь. Парень и девушка пили пиво на ходу.

— Это правильно… — Лапин вынул пятисотенную купюру, кошелек убрал. Встал осторожно. Но боль затаилась.

Он добрел до ларька. Купил бутылку «Балтики». Попросил открыть. Отпил сразу половину. Отдышался. Вытер выступившие слезы. Двинулся к метро. На Пушкинской площади было людно. Он допил пиво. Осторожно поставил на мраморный парапет. Стал спускаться вниз по ступеням. Остановился. Подумал: «А хули?»

Повернул назад. Вышел на Тверскую. Поднял руку. Сразу остановились две машины. Грязно-красная. И зеленая. Почище.

— Чертаново, — сказал Лапин водителю грязно-красной.

— И чего?

— Чего?

— Чего-чего! Сто пятьдесят!

Лапин кивнул. Забрался на сиденье рядом с водителем.

— Куда там?

— Сумской проезд.

Водитель хмуро качнул усами. Включил музыку. Плохую. Но громкую.

Через час небыстрой езды машина подъехала к семиэтажному дому Лапина. Он расплатился. Вышел. Поднялся на пятый этаж. Открыл ключом дверь. Вошел в тесно заставленную прихожую. В квартире пахло кошкой и жареным луком.

— А-а-а… явление Христа народу, — выглянул из кухни жующий отец.

— Надо же! — выглянула мать. — А мы уж понадеялись, что ты к Головастику переселился.

— Привет, — буркнул Лапин. Снял куртку. Потрогал повязку: не заметно через майку? Глянул в овальное зеркало: заметно. Пошел в свою комнату.

— Мы уже все съели, не торопись! — крикнула мать. Они с отцом засмеялись.

Лапин толкнул ногой дверь с надписью: «FUCK OFF FOREVER!» В комнате был полумрак: книжные полки, стол с компьютером, музыкальный центр, гора компакт-дисков. Плакаты на стене: «Матрица», голая Лара Крофт с двумя пистолетами, Мэрилин Мэнсон в образе гниющего на кресте Христа, незастеленная кровать. Сиамский кот Нерон дремал на подушке.

Три рубашки висели на спинке стула. Лапин взял черную. Надел поверх майки. Осторожно лег на кровать. Зевнул с ревом:

— У-а-а-а-а-а-бл-я-а-а-а-а!

Нерон нехотя поднялся. Подошел к нему. Лапин подул ему в ухо. Нерон увернулся. Спрыгнул на старое ковровое покрытие. Пошел из комнаты.

Лапин посмотрел на большие губы Лары Крофт. Вспомнил медсестру.

— Хар… Хара? Лара. Клара.

Усмехнулся. Покачал головой. С силой выдохнул сквозь неровные зубы.

В полуоткрытую дверь заглянула мать:43 года, полноватая, каштановые волосы, моложавое лицо, серые лосины, черно-белый свитер, сигарета.

— Ты что, и вправду сыт?