Александра Груздева - Демоны Дома Огня [litres]

И все же в больнице в те редкие дни, когда его отпускала головная боль и не корчил приступ, он пытался читать. Великий Гэтсби и пантеон характеров Достоевского, шахматист Цвейга с расщепленным разумом, чудовище доктора Франкенштейна, сильные люди Хемингуэя, голова профессора Доуэля, страшилки Эдгара По: ворон и колокол, маска красной смерти, Анабелл Ли (как будто пациентам было мало своих кошмаров)… Он перечитал все, что можно было найти в больничной библиотеке.

Чтение давалась ему с трудом. Он медленно разбирал то, что написано на странице. Буквы плясали и не хотели объединяться в слова. Вместо написанного в его сознании возникал какой-то другой текст, и Ян не мог понять, откуда он берется. Если бы он был внимательнее, то понял бы, что ему доступно то, о чем читатель может лишь мечтать: Ян мог «читать» мысли автора.

Он удивлялся, насколько человеческий разум изобретателен в выдумке. Как людям нравится создавать злодеев и героев, дирижировать вечной битвой добра и зла. Они складывают образы в слова, как в сундуки, и думают, что творят новый мир. А на самом деле повторяют мир старый. Прописывают свою судьбу, которая давно запечатлена у них на ладонях.

С пляжа Хиккадувы они вернулись к позднему обеду. Ада вздрогнула от неожиданности – жуткий крик разгневанного существа, рык льва раздался сверху, с верхнего этажа башни дона Гильяно:

– Ян!

Антонио тут же наябедничал, задрав голову:

– Он остался на пляже. Медитации какие-то на закате. Совсем очумели буддисты-ботаники. А вот с Адой где-то весь день гулял.

Дубовая дверь наверху захлопнулась с таким треском, что Ада вжала голову в плечи – вот-вот посыплются потолочные балки.

За столом дон Гильяно указал Аде место рядом с собой. Она повиновалась. Антонио Аменти был указан стул по другую руку. Тот со смиренной почтительностью сел, руки сложил на коленях, даже не прикоснулся к салфетке. Мол, бейте меня, казните, рубите пальцы. Но что-то хитрое, бесовское притаилось в его позе.

– Куда вы отлучались? В деревню? – спросил дон Гильяно у Ады. Антонио вскинул голову. Глаза Аменти так и сверлили: соври или умри. И Ада знала, как врать так, чтобы говорить одну лишь правду:

– Ян знакомил меня с местной кухней. Мы дошли до главной дороги. И ели блинчики «ротти» в кафе. По мне так это ужасная забегаловка. Но блинчики были вкусными.

Дон Гильяно смотрел на нее своим особым взглядом: его не выдерживали лжецы и клятвопреступники. Они начинали плакать, как дети, и сознавались во всем. Но Ада отвечала ему ясными глазами, ни одна морщинка не пролегла у нее между бровей. Она смотрела на него, как сама невинность, хоть он доподлинно знал, что она лжет.

– О чем вы говорили?

– О литературе. Кажется, вы, дон Гильяно, дали ему рассказы Сэлинджера из своей библиотеки? Об американской классике мы и говорили.

Дон Гильяно дернул за угол свою салфетку так, что она хлопнула, как парус.

После обеда в Мужской гостиной Антонио и Андре чествовали как великих героев, которые не побоялись нарушить правила Дома. Анжелин снисходительно улыбалась, девчонки смотрели на нее и Аду с восторгом, но открыто высказать свое восхищение не решались.

– Почему же нас не наказали? – спросила Ада у Антонио, когда тот освободился от восторженных поклонников.

– А! – закричал победно Антонио. – Хочешь, чтобы тебя наказали? Давай я тебя накажу. Я, знаешь ли, мастер по порке! Есть отличные позлащенные розги! Почти новые, XVII столетия, королевских особ ими секли, между прочим. Вступишь в королевский клуб. Есть ремень с шипами и клепками. Могу и на цепях подвесить, если надо. Отличные цепи у дона Гильяно в подвале завалялись. А еще есть испанские сапоги, и дыба там стоит не при делах – уже два века. О кандалах и колодках я вообще молчу – там их столько, как в модном магазине, – только размер подбирай.

Ада терпеливо выслушала его тираду, понимая, что без ерничанья Аменти не будет собой. Выдав весь запас скабрезностей про пытки и садомазохизм, Антонио стал серьезен:

– Если честно, то все дело в количестве нарушителей. Думаешь, для чего я тебя пригласил? Запал на тебя? Нет. Просто по случайности ты оказалась в гостиной в то время, когда мы собирались сбежать. Если бы мы пошли вчетвером, то схлопотали бы (конечно, в Ночь Фортуны никто на дыбе тебя не вздернет, в другое время – запросто, ну-ну, шучу), а так нас было пятеро. Священное число в Доме Гильяно. Что-то вроде Божественного провидения. Впятером можно много дел натворить – и выйти сухими из воды. И смотри еще, какая фигня… – Антонио присел и на полу, усыпанном пеплом, пальцем начертил четырехугольник. – У четверых из нас имена начинаются на «А», мы образовываем собой квадрат с точками-вершинами, а пятый, который отличается от нас, – это точка в центре квадрата. Старинный алхимический символ. Для тебя это, понятно, козья береста или как?

– Филькина грамота, – подсказала Ада русскую идиому, которую, похоже, в свою интернациональную речь только что попытался ввернуть Тони. – Или «китайская грамота». Важен смысловой оттенок. А может, ты хочешь сказать: «как баран на новые ворота»? – Чтобы понять речь Антонио, нужно было быть полиглотом, потому что он на бешеной скорости сыпал итальянским вперемешку с английским, старофранцузским, русскими идиомами, пословицами и поговорками, даже японские словечки проскакивали. Но Ада его прекрасно понимала.

Позже она его спросила, откуда у него такая любовь к старофранцузским глаголам, почему он не пользуется современными эквивалентами, они проще и спрягаются по правилам, а эти – сплошные исключения. И Антонио ответил: «Ты ведь не поверишь, что я в средневековой Франции жил? Был уважаемым человеком, монахом? Нет? Так я и думал. Тогда держи другую сказочку: долгое время вел дела в Квебеке, последнем оплоте настоящего французского языка, где сохраняют прежние обороты и глаголы, если говоришь иначе – не то что ни одного процесса не выиграешь, даже экзамен на адвокатскую лицензию не сдашь. Да что там! Элементарных вещей не поймешь – что тебе в кафе говорят».

– Филькина грамота, – с особым удовольствием повторил Антонио, похоже, лингвистические упражнения для него были чем-то вроде десерта. – Сам Бог тебя к нам послал. Зажать бы тебя в углу и взять пару уроков русского разговорного. Такой динамичный язык, я за ним не поспеваю. Так вот, квартернер: четыре линии образуют четыре прямых угла; далее смотри седьмую теорему Джона Ди из его учебника «Иероглифическая монада»: четыре угла – четыре стихии. И если из центральной точки провести к углам прямые линии, то как раз мы эти стихии и обозначим. – И нарисовал в квадрате четыре луча. – Нужно ли тебе объяснять, что мы отметили две линии – женскую и мужскую? В компании было двое мужчин и две женщины.