Вадим Филатов - Этика небытия. Жизнь без смысла: самая печальная философия

Далее, у Н. М. Солодухо бытие переходит в небытие и обратно. Арсений Чанышев, кстати, в своих бостонских тезисах писал, что небытие порождает бытие, но не превращается в него, ни полностью, ни частично. А у Натана Моисеевича, получается, превращается. Вообще представляется, что интерес к такой запредельной теме, как небытие, должен бы был заставить автора пересмотреть отношение к тому, что мы называем «бытием», но на деле всё у Н. М. Солодухо происходит иначе. Очевидно, философия небытия должна вести либо к последовательному нигилизму, либо… к признанию некого Абсолютного Бытия. Если, конечно, это философствование не является только лишь профессиональной деятельностью или игрой ума. Но что за метаморфоза должна произойти с человеком, чтобы он от небытия вдруг переметнулся к сверхбытию?

Очень часто случается так, что философское или художественное произведение заманивает вдумчивого читателя, начинаясь как оратория мрачного опыта, но завершается тем, что автор внезапно выскакивает через заднюю дверь и пробивается к «светлому пути». Архетип подобной истории представляет собой «Исповедь» Льва Толстого.

В целом, радикальный философский нигилизм не имеет аналогов ни в каких нацеленных на укрепление иллюзии бытия учениях – ни религиозных, ни философских, даже в тех, которые, казалось бы, близко подошли к нему. Здесь имеются в виду не отдельные прозрения тех или иных мудрецов, а законченные, системные, институализированные учения. Крайний нигилизм – это хождение по тончайшей проволоке над бездною: чуть оступился – и полетел в пропасть иллюзии, в бытие.

В любом социуме имеются общепринятые представления о норме. При этом у разных народов и в различные эпохи они могут заметно различаться. Но все-таки, нормальным у всех, в основном, считается то, что направлено на поддержание и воспроизводство жизни. На умножение существования, так сказать. Поэтому пессимистические, депрессивные и, тем боле, суицидальные настроения ни в каких культурах обычно не приветствуются. Они могут рассматриваться как различные формы отклонений от нормы, начиная от вполне невинного чудачества вплоть до угрожающего существованию личности и общества деструктивного поведения. При этом необходимо помнить, что экстремальные опыты учителя адвайты Рамана Махарши это удел единиц. Большинство известных мыслителей, исповедовавших пессимизм, в повседневной жизни вовсе не стремились принципиально отказаться от благополучия и комфорта. И это касается почти всех: взять хотя бы тех же Шопенгауэра, Гартмана, Чанышева, да и Сиорана, в конце концов. Принести элементарный комфорт в жертву философской честности и при этом обречь себя на страдания, насмешки и издевательства – на такие подвиги философы, как правило, не способны. Да и зачем? Кому и что могут они доказать своей честностью, если учитывать, что подлинному философу, признание окружающих совершенно неинтересно, главное – уверенность в своей правоте. Доказывать самому себе? Ну, это уже какое-то раздвоение личности получается. В отличие от религиозного фанатика философ абсолютно одинок, а глубоко верующий человек находится в непрерывном общении с Богом, во имя которого можно и пострадать, и умереть, чтобы подать достойный пример и обратить в свою веру колеблющихся. Философу это ни к чему. Но не должна ли внешняя сторона нашей жизни естественным образом отражать наши мысли? Не сиюминутные, проскакивающие мысли о том, о сём, а мысли рождённые, продуманные, порой выстраданные, важные для нас? Если человек упорно и много думает о чём-то, размышляет, приходит к каким-то выводам в процессе серьёзного думания, разве не отразится это на его поведении, образе жизни, взаимодействии с окружающим миром? И не является ли раздвоением личности как раз отсутствие такого отражения? Если некто денно и нощно медитирует на какой-то теме, непрерывно прокручивая в голове всё, что с ней связано, а образ жизни его совершенно не совпадает с его думами – тут также налицо раздвоение.

Из современных авторов, пытающихся рассуждать в русле философии небытия, можно упомянуть Михаила Бойко и его очерк «Манифест нигилософов». [6] Как литературный манифест текст написан неплохо. Проще говоря, это такой весьма добродушный юмор, выдающий себя за философию, совсем как «меон» выдаёт себя за ничто. С полемическим вызовом, которого требует жанр. Местами напоминает «Трактат о ничто» Филдинга. Возможно, автор даже наивно надеялся, что ему удастся в какой-то степени разбудить и возбудить «профессиональное философское сообщество». Что касается интерпретации ничто, то у Бойко получается следующее: абсолютное (единственно подлинное) ничто не имеет никакого отношения к бытию и к нам. Его просто нет, на то оно и ничто (этот лингвистический парадокс был уже многократно проигран). И говорить о нём категорически незачем. Всё по Пармениду. Остаётся так называемый «меон», иначе говоря, бытие, которое притворяется ничто. Но это не есть ничто. Значит, следует вообще закрыть тему ничто и принять бытие как единственную данность. С другой стороны, рассуждая об «уконе», Бойко противоречит сам себе, то есть, говорит ни о чём, что, если следовать его логике, вполне бессмысленно. Что ж? уничтожение смысла это вполне себе нигилистическая цель.

В книге В. Н. Финогентова «Человек на грани небытия» [50] есть несколько интересных суждений. В частности, автор говорит о необходимости в первую очередь оставить пустые надежды на жизнь после смерти. В этом он видит некий трагический и даже героический гуманизм. Действительно, в контексте тотального господства иллюзии бытия, целиком и полностью построенной на лжи, что-то героическое в этом, наверно, есть. Кроме того, автор убеждён, что у человека постоянным внутренним фоном должно присутствовать отчаяние. Эти идеи присутствуют и в нашей книге «Сны воинов пустоты». [46]

Но дальше, как и следовало ожидать, начинается традиционное мыслетрусие. Вначале Финогентов квалифицирует философских нигилистов как циников. Точнее, он пишет так: циники и нигилисты. Очевидно, последовательная интеллектуальная честность, предполагающая привычку называть вещи своими именами, рассматривается им как цинизм, то есть, как демонстративное попрание приличий. Что здесь сказать? В культуре, целиком и полностью ориентированной на апологию бытия, это, видимо, так и есть. Но чем же конкретно не устраивает автора этот самый цинизм —нигилизм? А вот чем: по его мнению, широкое общественное признание подобных идей приведет в скорейшей деградации и вымиранию всего человечества. Но, во-первых, такое широкое признание немыслимо. Во-вторых, непонятно отчего это гипотетическое признание неизбежно приведет к деградации? Если кто и демонстрирует деградацию, так это так называемое общество потребления, радикально ориентированное на бытие. И, наконец, если человечество, с чем соглашается автор, неизбежно когда-нибудь исчезнет, то в чём заключается интерес оттягивать его конец?