Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

Затем Кирюша вставал и (хотя и не без некоторого содрогания) выпивал рюмку водки, закусывая моченым яблочком. Затем… Затем делал маникюр, одевался и непременно на таксомоторе ехал завтракать в заведение.

К чему многоточие после первого «затем»? Ну… А вот все обязательно нужно знать? Ну знайте, Кирюша ведь ничего не скрывает. Всякая подробность истории Кирюшиной жизни драгоценна для потомства. Нате!

Где-то он вычитал, что какой-то (но несомненно благороднейший) герой какого-то русского романа или, кажется, поэмы непременно каждое утро то ли обтирался губкой с уксусом, то ли водой с одеколоном. Круто? То есть это гораздо круче и благороднее, чем какой-нибудь там утренний горячий душ, коим увлекался, в частности, Стива. Кирюша же, естественно, ровно на три головы ставил себя выше Стивы, и поэтому принимать ежеутренне душ для него было неплохо, но как бы и недостаточно круто. И вдруг, представьте себе, он где-то такую фигню вычитывает! А все потому, что курируют-таки Кирю силы небесные, если не сказать — небесныя!

Вот он и попробовал. Но ему это не очень понравилось. То есть очень понравилось, но быстро надоело. И поэтому теперь он затем делал маникюр, одевался и непременно на таксомоторе ехал завтракать в заведение.

Например, в «Пингвин». Мороженого там отведывал с различными сиропами и кофе-гляссе. Иногда в «Цыплята табака». Съедал-таки Кир цыпленка табака! Пятнадцать рублей, да уж; но искусство, которое наступало затем, требовало жертв. Наступало оно затем, и вот уже он неспешно гуляет по набережной или в парке, совершенствуя плоды любимых дум. С удовольствием посещал оперный театр, тпр-р-р. Зарапортовался! Академический театр оперы и балета, то наслаждаясь золотом его убранства, то заглядываясь на ножки хорошеньких балерин, хотя их трудно было разглядеть в то, что тут принято называть биноклями, зато сам прибор стильный, резной, хотя, конечно, не кость, совдейский пластик, но тьмы низких истин нам дороже нас возвышающая ложь.

Ночами он писал. То есть во всем вел себя как Пушкин. Ну и не только Пушкин. Писал вот, стоя за конторкой, как Гоголь. Но тоже не совсем. Потому что во время письма непременно пил крепчайший горький чай, притом холодный — как Леонид Андреев. Пил терпкое и таинственное вино, как Блок, благо мамочкин бар позволял. Пил коньяк, как Аполлон Григорьев, и именно у него позаимствовал чрезвычайно понравившуюся ему фразу «вонзить в себя рюмку коньяку». Под хорошую закуску пивал и водку, как Куприн. В общем, вел себя, как отъявленный Тютчев и поэты его узкого круга. В чем только ему удавалось, в том и вел.

Удавалось же, к сожалению, далеко не во всем. Не удавалось, например, знакомиться с незнакомками и возить их в нумера, потому что никаких нумеров-то и не было. Это чрезвычайно его огорчало и, уж конечно, не прибавляло любви к Совдепии. Потому что чертова эта Совдепия заняла всю территорию его любимой России и все испоганила.

Не стало нумеров, да и незнакомок-то нормальных не стало. Были какие-то женщины, даже, говорят, проститутки, но даже и проститутки в Совдепии какие-то ненастоящие. Нет чтобы медленно пройдя меж пьяными, сесть у окна. И чтобы в кольцах узкая рука, и шляпа с траурными перьями. И вуалетка. А Кирюша бы поглядел на нее и послал ей черную розу в бокале золотого, как солнце, аи. И при этом должна играть какая-нибудь там румынская скрипка. А что в Совдепии? Рестораны зовут кабаками. Это положительно оскорбляло Кирилла Владимировича. Кабаки — это у застав, для простонародья, а ресторан — он от французского слова произошедши и предназначен для чистой публики. И в настоящей России в ресторане действительно была бы чистая публика, а не хачики, армяшки и жиды, как в этой стране. И играла бы румынская скрипка, а не эти ублюдочные мелодии и ритмы зарубежной эстрады в исполнении доморощенных вокально-инструментальных лабухов, фу.

Итак, скрипка бы продолжала играть, а незнакомку бы он увлек и все такое. Повез бы ее в нумера на лихаче. Можно и на таксомоторе, но только не на совдейском. Чтобы шоффэр был одет во все кожаное, в очках, в крагах и вел себя корректно, а совдейские таксисты — это возомнившие о себе хамы и быдлы.

Что же касается собственно кабаков, то не факт, что Кирюша не посещал бы иногда и кабаков. Но он бы в этих случаях отдавал себе отчет в том, что посещает именно кабак, сознательно посещает. Изредка, для разнообразия. В ненастные ночи его изредка можно было бы видеть в самых грязных городских притонах, но уж тамошних ужасных проституток он бы не снимал. Максимум, что читал им стихи и жарил с бандитами спирт.

Далее. Можно пить, как Пушкин, шампанское (но, конечно, «Советское», то есть не совсем как Пушкин, но ладно). Водку, коньяк и вино, как все они там. Но вот если бы Кирюша захотел, как А. К. Толстой или В. Я. Брюсов, ампулку морфия (а Кирюша непременно бы захотел), то был бы полнейший облом (и облом был). Ну хорошо, предположим, морфий — это крайности. Но — черт в склянке! Кокаин, черт в склянке! Это-то, надеемся, нам можно?! Черта с два! Нельзя в поганой Совдепии юному литератору кокаина, не положено.

Ничего вообще нельзя, вообще ничего не положено. Черт с ним, с кокаином. С шампанским черт с ним. Молока. Молока кружку можно? Обычного парного молока можно кружку? Нельзя. Ни за какие деньги! В магазинах иногда продают молоко, но оно порошковое, и пить его невозможно ввиду блевотогенного его вкуса. Мамочка ездила на рынок, там молоко было еще туда-сюда. Но парным-то оно всяко никогда не было.

То есть посмотрите сквозь пальцы: кружка парного молока. Вещь, в России доступная всякому. Последнему деревенскому слюнявому дурачку-подпаску доступная, в Совдепии эта вещь не доступна обеспеченному (да что там обеспеченному, прямо скажем — так или иначе состоятельному) молодому человеку. Дожили, срань же ты господня!

Если жить в деревне — тогда, по правде говоря, и в Совдепии доступная вещь. Но как же можно жить в деревне? Школа в городе. (Школа, кстати! Кирилл готов был скрежетать зубами; вероятно, его донимали глисты. Этот полнейший придурок Стива учился в хорошей школе, а Кирюша был вынужден в какой ни попадя по месту жительства. Вот если бы дело было в нормальной стране, где обучение платное, Кирюша бы тоже учился в нормальной школе. А в этой стране вот так.) Мамочка тоже в городе работает. Она не могла бы работать в деревне. И даже в каком-нибудь там заштатном или даже уездном городишке, где обыватели держат коров для парного молока, не могла бы. (Кирюша принципиально игнорировал выражения «областной», «районный», даже мысленно их никогда не произносил.) То есть мамочка не могла бы работать в настоящем своем качестве. Потому что чудо, что и в губернском-то их городе есть такой магазин. Такие магазины больше в столице.