Ян Ленчо - Соло для оркестра

— Да, доигрался ты, — ворчал себе под нос Кноблох, стоя перед зеркалом; он уже надел рубашку и по центру, между уголками воротничка, приладил, как полагается, бабочку. Бабочка была из темно-красного бархата и помнила лучшие времена. Тогда Кноблоха еще называли «маэстро» и приглашения ему и его оркестру сыпались как из рога изобилия.

Роговой гребенкой с тиснением на верхней части Кноблох причесал остатки седых волос. С этим делом он управился в два приема, проведя гребенкой сверху вниз и назад один раз на левой стороне, другой — на правой.

Поглядев на могучую лысину, занимавшую почти всю голову, он с отвращением показал себе язык. Рожа в зеркале сделала то же самое.

— Ну ладно, пошли, приятель!

Кноблох надел пиджак и влез в зимнее пальто. По дороге к выходу он было остановился у печки, но топить раздумал. Игра не стоит свеч. Все равно ведь придет ночью, а до четырех часов, когда ему вставать, слишком короткий срок.

Путь его лежал мимо коровника. Ему повстречались Вокач с женой, они сегодня в вечернюю смену.

— Что, музицировать? — еще издали со смехом сказал Вокач.

— Да уж пора, сам видишь.

Вокачиха хмурилась и, когда Вокач остановился поговорить с Кноблохом, пошла потихоньку дальше.

— Я вечерком забегу на тебя посмотреть, Пепик, — зашептал Вокач. — Меня уже с утра жажда одолевает. Но ты знаешь мою старуху.

Кноблох согласно кивнул. И они пошли, каждый своей дорогой.

В ресторане «На развилке» было уже жарко. Туристы всех трех категорий, обманутые вероломной погодой, заказывали кто поздний обед, кто порцию сосисок, и Лысак вертелся как белка в колесе. Поначалу он даже не заметил Кноблоха. Только увидев в углу раскрытые электроорган и прочие инструменты, он, петляя между столиками, приблизился к нему. Улыбнулся виновато.

— У вас нюх что надо, Кноблох. Моя старуха тоже говорила, что кости у нее болят. Мы сорвем хороший куш. Если так пойдет до вечера, плачу две сотни. Но вам придется…

Он осекся, уловив презрение во взгляде Кноблоха.

— Ну, я знаю, что вы к деньгам не того… Искусство, искусство! Нет, этого мне не понять! Для меня искусство — хорошая выручка. Вот это и есть искусство. Гм-гм… Я нацедил пльзеньского. Принести? — спросил он зачем-то — ответ был ясен.

— Лучше сразу два, пан Лысак. На обед у меня был линь, жаренный на масле. А рыбе нужно dreimal schwimmen [51] Трижды плавать (нем.) . , как говорят немцы.

— Как-то вы все торопитесь… Не понять мне вас, артистов, — сказал он, а сам при этом думал: не зря от тебя твоя сбежала, жить с таким забулдыгой… И ретировался в подсобное помещение.

— У, жадюга, — отвел душу Кноблох. Он наладил усилитель, включил самую малую громкость и начал медленные импровизации блюза.

Посетители стали поднимать головы, отрываясь от своей свинины с кнедликами, гуляша и жаркого, заулыбались. Вот так харчевня! Даже с музыкой!

Кноблох играл с закрытыми глазами. Он перебирал клавиши, потом указательным пальцем усилил звучание вдвое и включил автоматические басы. А ногами пустил в ход механизированный набор ударных.

Люди изумленно переглядывались. Один человек, а играет за целый оркестр. И ведь получается!

Кноблох опять передвинул регулятор громкости, перешел на форте, снова сыграл с начала и до конца тему и дал первую импровизацию. Ногами он обслуживал педали, в руки же взял короткую блестящую медную трубу.

Казалось, трактир «На развилке» потерял сознание. Даже почитателям единственного искусства — пивоваренного — было как-то неловко нарушить тишину. Лысак закрыл кран и перестал наливать пльзеньское.

Кноблох жал на рычажки корнета; его губы, отвыкшие от точного усилия, с трудом выдавали скользящие полутона. Закончив соло для трубы, он бегло проиграл несколько тактов и взял кларнет.

Трактир не дышал.

Только когда бурлящие каскады перешли в спокойный долгий звук и Кноблох, положив кларнет, включил для повторения мотива весь свой «оркестр», люди стали приходить в себя.

— Это прямо — как его? ну этот черный — Армстронг, — громко произнес господин в толстом альпинистском свитере.

Девушка в штормовке за соседним столиком улыбнулась на эти слова. Она хотела сказать своему спутнику: Арно, ты слышал это? Но, взглянув на него, поняла, что нет, не слышал. Потому что Арно как поднял, так и держал над тарелкой вилку с кусочком сосиски, и прядка кудрявых волос упала почти до бровей.

Итка знала, что Арно отключился. Дурачок, думала она. Для него существует только музыка да горы. Потом большой пропуск, а дальше, из нормальных вещей, на первом месте я.

— Ты послушай этот ритм. И переносы, — вдруг сказал Арно. — Самоучки такое не умеют. Ну — вот сейчас! Запинка. Ты слышишь, Итка?

— Не пожелаем ли мы еще чего-нибудь выпить? — заскрипел за ними фальшиво-сладкий баритон Лысака.

— А? Что? — очнулся Арно.

— Еще две кофолы, — ответила за обоих Итка.

— Так, две кофолы, — протяжно сказал Лысак и принял позу «мое почтенье, господа!».

Но прежде чем Лысак успел удалиться, Арно окликнул его.

— Что еще прикажете?

— Я хочу спросить. Кто этот человек? Который играет.

Лысак не знал, чем вызван вопрос. Он изобразил на лице сладко-кислую мину и наклонился пониже к столику.

— Так, один, местный. Скотник на ферме. Говорят, когда-то играл в каком-то ансамбле. Мы, знаете ли, стараемся…

— Да такого джазиста днем с огнем не найдешь!

— А он, знаете ли, этот Кноблох, он… Один он, что ему делать, вот так-то.

И Лысак на всякий случай ретировался. Кто его знает, что тут надо говорить, ворчал он себе под нос. Кругом проблемы… Но дела идут, дела идут, он довольно усмехнулся и крикнул в окошко жене:

— Одна свинина, два раза брненская колбаса с огурцом и три жарких.

А сам взял с полки стаканы для коктейля и приготовил две кофолы.

На дворе небо совсем затянулось, в пять часов настала ночь. Низкие серые тучи висели в кронах сосен у развилки дорог, огни ресторана едва пробивались сквозь густой туман.

— Арно, поедем домой. Мама будет волноваться.

— Последний автобус идет от развилки в восемь, Итка…

— Ну ладно, — кивнула она.

Арно поднялся из-за стола. Она знала, что идет он не в туалет, а… Он всегда так делал, когда музыка брала его за живое.

В консерватории было известно, что иногда он играет в джазе. Официально это было запрещено, но профессор Луна, классный руководитель Арно, аккуратно закрывал оба глаза на это нарушение.

«Музыка, — говорил профессор Луна, — музыка — это не радио, которое можно включить и выключить. Музыка — это болезнь. Единственная прекрасная болезнь».

Арно подошел к Кноблоху, когда тот собирался начать новую серию вариаций. Он сделал хороший глоток холодного пльзеньского и…